— Прости. Нет времени, — перебил я, — Если я умру — помни, что я тебя любил. И все, что я делал — я всегда делал ради клана. И никак иначе.
Я поцеловал сестру в щеку, Таня вцепилась в меня, явно не желая отпускать.
— Алёне нельзя доверять!
— Знаю. Но моему сыну Рюрику можно.
Я нежно отстранил сестру, а потом кастанул полётовское заклятие.
Мне было все равно лететь или телепортироваться, для меня больше не существовало самого понятия скорости, все ограничения пространства и времени пали, я перемещался мгновенно...
Я взмыл ввысь, как ракета, прямо в северные небеса, обиталище ледяных ветров.
Катер, где остались Таня и Чуйкин, превратился в далекую точку внизу, а потом и совсем пропал из вида. Мои корабли и флот Либератора сверху казались игрушечными...
И я полетел, купаясь в потоках ветра и облаках, окрашенных лучами рассвета.
Я прорвался сквозь мой собственный защитный купол, и тот окатил меня сполохом фиолетовых искр.
В меня, конечно, никто не стрелял. Я был столь быстр, что в мире просто не существовало радара, способного меня зафиксировать.
Меньше чем через секунду я уже был в небесах Европы — древней вотчины Рюрика...
Конунг уже покорил её тысячу лет назад. Что мешает ему повторить всё сейчас?
Мой сын Рюрик не зря вернулся в мир. Он возвратился, чтобы править — тут не могло быть двух мнений. И не для того ли сейчас пришел Либератор, чтобы остановить своего брата Рюрика?
Ибо когда возвращается герой — возвращается и препятствие для него... Иначе и быть не могло.
И все думали и болтали только о Либераторе, все просто забыли про Рюрика. А дело не в Либераторе, дело в моем сыне. В том камне, который Соловьев откопал в Ладоге, в том послании, которое было на камне.
Рюрик отправил это руническое письмо себе самому. У меня сейчас не было с собой камня, он остался в моем самолете в Новгородской губернии. Но я помнил руны наизусть. Они гласили:
«Заклинаю себя самого: когда минут тысячелетия, и Солнцу будет грозит опасность — забудь о нём. Вспомни о сыне. Вот путь к спасению и власти».
Когда Соловьев впервые зачитал мне текст на камне — я не понял ничего.
Теперь же мне открылось наконец ВСЁ.