Систола-диастола, систола-диастола.
– Ты слышал что-нибудь? – спросил он Арчи шепотом.
Тот покачал головой.
– Ничего. Только бабочки.
– Бабочки…
Он всматривался в переплетение ветвей, пятна, пятна… некоторые двигаются, некоторые нет… месмерическое движение пятен, от которого кружится голова. Теплый хаос, из которого прорастает безумие.
– Нет. Ничего. Что ты видела, Мэри? Мэри! Что с ней, отец Игнасио, что с ней?
– Она мертва, – медленно сказал отец Игнасио, склонившись над девушкой.
– Мертва? Но как же? Почему?
Отец Игнасио поднял голову и поглядел в лицо молодому человеку выцветшими глазами в ободках воспаленных век.
– От страха, я полагаю, – сказал он.
Арчи опустился на корточки и протянул было дрожащие пальцы к бледному лицу, но отец Игнасио оттолкнул его с такой яростью, словно прикосновение этих пальцев несло с собой опасность. Они так и сидели рядом, молча, а солнце все ползло по небу, невидимое сквозь кроны, и лишь свет вокруг менялся с золотистого на розовый, а потом на багряный.
Отец Игнасио поймал себя на том, что гладит высохшей узловатой рукой лежащую у него на коленях растрепанную голову.
– Бедная, – сказал он тихо, – бедная девочка.
Арчи пошевелился. Заходящее солнце било ему в спину, и светлые волосы, казалось, были обведены огненным ореолом.
– Кого она увидела, как вы думаете? – жалобно спросил он.
– Себя, – сказал отец Игнасио, – тебя. Нас.
– Вы хотите сказать, за нами никто не шел? Никто нас не преследовал?
– Никто. Только мы. Только мы сами.
Он помолчал.