— Слышишь её? — прошептал Юрка, сдавленно, даже немного испуганно.
— Кого? Мы тут вдвоём.
— Не кого, а что — музыку. Это она, Володя! Ты только послушай, какая красивая.
Володя поднял приёмник повыше и замер. Нельзя было сделать и шага, как мелодию заглушали помехи. Ребята прислушивались, боясь пошевелиться. Юрка, грустно улыбаясь, смотрел себе под ноги. Его внезапная бледность сошла, и появился румянец. Володя не отрывал подозрительного взгляда от его щёк — Юрка заметил это боковым зрением, но не обратил должного внимания на то, каким странным и пристальным оказался его взгляд. Юрка вообще ни на что не обращал внимания, он весь погрузился в звуки: то наслаждался ими, то мучился, то грелся в них, то горел.
— Очень красивая! Спокойная, гармоничная… — согласился Володя, когда композиция закончилась. — Что это?
— ПИЧ, — торжественно прошептал Юра, продолжая смотреть вниз. Он не мог заставить себя поднять голову, а тем более сдвинуться с места.
— ПИЧ?
— Пётр Ильич Чайковский. «Колыбельная», это вторая из восемнадцати пьес для фортепиано, — Юрка говорил как робот, без единой эмоции.
А вот Володя, наоборот, воодушевился:
— Знаешь, а эта «Колыбельная» идеально нам подходит… Правильно ты говорил — никаких ноктюрнов и любовной лирики! А это как раз то, что нужно! И как хорошо, что это Чайковский. Его ноты сто процентов есть в библиотеке, надо срочно пойти, поискать…
— Я так её ненавидел и так любил… — невпопад ответил всё ещё потрясённый Юрка.
Эта была та самая конкурсная пьеса, которая всё сломала. Но не воспоминание о провале так сильно его изводило. Юрку душила память о том, каким он был счастливым, когда музыка присутствовала в его жизни, когда была важнейшей, неотъемлемой его частью. И ещё больнее в нём отозвалось напоминание — такого больше никогда не будет. Без музыки вообще ничего не будет. Не будет «будущего», без музыки Юрке осталось только «завтра».
— Та-а-ак… — протянул Володя до того напряжённо, что Юрка насторожился. — В общем, Юра, мне надоело делать вид, что я ничего не замечаю, — громко, чётко, безотлагательным тоном заявил он. Юрка захлебнулся выдохом: «Что он заметил? Что?!» Но Володя не заставил себя долго ждать и продолжил обеспокоенно: — Позавчера ты бегал от меня по лесу, вчера — весь белый ходил, сегодня — дышишь тяжело, румянец какой-то нездоровый. Раз ты сам ничего не говоришь мне о том, что с тобой происходит, то и я больше спрашивать не буду. Хочу только предложить — давай к Ларисе Сергеевне сходим?
— Не-не, не надо. Со мной всё нормально, просто пыль в глаза попала. Я же аллергик, ты не знал? — Юрка не думал, что говорит, лишь бы сменить тему.
— Но аллергия не проявляется… — поспорил было Володя.
— Обострение у меня. Пойдём, — сказал Юрка как отрезал и ринулся вперёд, Володя за ним.
Они прошли больше половины извилистого пути, когда Володя неуверенно пробормотал, что боится, батареек надолго не хватит, и выключил радио. Воцарилась тяжёлая тишина, даже птицы не щебетали. Володя то открывал рот, то, не сказав ни слова, снова его закрывал, будто пытался о чём-то спросить, но не решался. На подходе к пирсу, наконец, решился:
— По поводу этой «Колыбельной»… у тебя с ней случайно не связано что-нибудь особенное? Не пойми неправильно, но так бледнеть от музыки… это странно.
— Володь, я уже всё про себя рассказал, больше нечего. А чего ты всё о секретах, будто у тебя их целый шкаф?
— Ну, шкаф-то вряд ли, — усмехнулся Володя. — Главные мои секреты ты тоже уже знаешь, но, конечно, у меня есть и другие. Всё как у всех.