— Тогда давай самый страшный!
Володя задумался и чуть погодя протянул неуверенно:
— Таких друзей, как ты, у меня никогда не было и, наверное, не будет. И, потом, в последнее время я узнаю в тебе себя, так что… Как уже говорил, я сторонюсь людей. Этому, конечно, есть причина…
И замолк. Он явно хотел сообщить что-то действительно важное. Юрка не просто слышал по тону, он читал это по его напряжённой позе, по стиснутым в кулаки рукам. Загоревшееся любопытство начало отстранять тревогу и печаль, навеянную «Колыбельной», а чем дольше Володя молчал, тем больше её затмевало.
— Ну? — устав ждать, не выдержал Юрка.
— Я как Чайковский, — отрезал Володя.
— Как Чайковский — что?
Володя обернулся и посмотрел ему в глаза. Так пристально, что Юрке стало неуютно, он моргнул. Но вдруг Володину задумчивость как ветром сдуло, он опять превратился в деловито-надменного вожатого и заявил категорично:
— Музыку люблю.
— О, да, конечно! Ну спасибо тебе за честность!
— Юр, а если серьёзно, ты, что ли, не знаешь? — Володя усмехнулся. Смешок вышел странным — истерическим.
— Что?
— Ну, про Чайковского…
— Как не знать, знаю: где родился, где жил, сколько и чего написал. А! Вот что интересно — последнее его произведение называется «Патетическая симфония». Патетическая — это значит пафосная, о жизни и смерти, — зачем-то уточнил он. — Так вот, он её написал, сам дирижировал, а через девять дней после премьеры умер!
— А, ну и хорошо.
— Что хорошо, что умер? Стой, я чего-то не понимаю…
— Неважно.
— Ну скажи!
Володин таинственный вид раздразнил Юрку. Он стал крутиться вокруг него, умоляя: «Скажи, скажи!» — а Володя сконфуженно улыбался и качал головой, мол, забудь. И Юрка забыл, но не об этом, а о том, что случилось под ивой. Совсем из головы вылетело.
Такой приступ склероза уже случался с Юркой. Вот он расстроился до того сильно, что искренне посчитал, что до конца своих дней будет переживать о причине расстройства… Но вот Володя произнёс пару слов, и поводы для переживаний ушли на второй план. Вот ещё пара слов — и всё забылось!