Библиотека

Это относилось и к среднему брату, и к младшему, и к матери, и к покойному отцу, – и, конечно же, к ней самой. Наверное, от того она плакала так горько.

Нет, она ни о чем не жалеет. Ей не о чем жалеть. Пусть катится ко всем чертям этот проклятый ординатор. Ей просто жалко себя. И когда что-то происходит – что-то, выводящее ее из равновесия – память услужливо подсовывает эти ненужные воспоминания: на-ка, девочка, поплачь от жалости к себе! Ты же такая несчастная!

Вот чем ей сразу понравился Пашка. Он не тянул ее в минор. Пусть его болтовня была наигранной, а веселье – напускным, ерунда! Зато он не оставлял для грусти ни малейшей щелочки; гнал ее прочь, тряся "конским хвостом", как метлой.

"Не надо жалеть себя! Это тупик! Ты можешь погрязнуть в этом навсегда. Подумай, стоит ли это делать?".

Она завалилась на кровать, отвернулась к стене и так лежала, с надеждой ожидая, что вот-вот раздастся стук в дверь и прозвучит озорной голос: "Юля! Это я! Если ты не одета, то лучше не торопись!". Или что-нибудь в таком духе. Не слишком остроумное, но веселое.

Она валялась на скрипучей кровати, ругая себя на все лады за эту внезапно навалившуюся апатию и меланхолию. "Что ты делаешь? Завтра биология! Не сдашь, и – здравствуй, родной Ковель! Куда пойдешь? Снова в больницу? А там высокий ординатор, и ему до конца обязательного срока остался еще целый год работы. Нет! Надо заставить себя встать и снова засесть за учебники".

Но она так и не смогла себя заставить. В конце концов к ней пришла успокоительная мысль: черт с ним, с Ковелем! Не поступит – устроится работать в палатку, к тому же Пашке. Наверняка ему на время учебного семестра потребуется продавец. Она сумеет убедить его в этом. Найдет способ. Этот древний, испытанный способ, одинаково хорошо действует на всех мужчин.

Половину заработанных денег будет отправлять домой, а сама станет готовиться к следующим экзаменам. И все равно своего добьется.

Это ее немного успокоило. Юля даже задремала и проспала почти час.

Проснулась она в половине шестого и подумала, что Пашка уже не придет. Ну ладно! Значит, она пойдет к нему. Расскажет про Алену, и… Наверное, немного расскажет о себе. Ей очень хотелось, чтобы кто-то ее пожалел.

Правда, есть риск, что откровенный разговор может закончиться постелью. У женщин это часто бывает: спят непонятно с кем из жалости. К себе. А потом, когда грусть-тоска проходит, удивляются: как это могло случиться? И продолжают спать. От удивления. Или по инерции.

Ну, что уж тут поделаешь? Так устроена женская натура. Можно принимать это, а можно и не принимать, но результат все равно будет один.

Она сходила в умывальник, тщательно умылась; наконец, когда складки под глазами разгладились, она вернулась в комнату и, не отдавая себе отчета в том, что делает, умело накрасилась: неброско и почти незаметно. Аккуратно спрятала все лишнее и подчеркнула нужное.

Одеваться, как вчера – в легкие джинсы и блузку – ей не хотелось. Юля надела темно-синее платье – чуть выше колена и с широкими бретельками; на ноги – кожаные плетеные босоножки (только всезнающему Богу и скупому Минздраву было известно, ценой каких лишений она их купила на мизерную зарплату медсестры), собрала волосы на затылке в тугой узел (нарочито небрежно, чтобы несколько легких прядей, закручиваясь, свисали вдоль точеной шейки) и ушла.

"На свидание собралась! – подумала Ксюша. – Похоже, я останусь в этой комнате совсем одна". Она тяжело вздохнула и полезла в чемодан за пирожками. Пособие по математике для поступающих в ВУЗы казалось ей не настолько действенным средством, чтобы отвлечься от грустных мыслей о своей полноте и – увы! – недостатке привлекательности.

* * *

Юля прогулялась по кампусу и вышла в город. Ей нравилось, что на нее оглядываются. Все. Все подряд. Навстречу попался какой-то седой дядька – по виду профессор – с потрепанным портфелем в руке. Старый такой портфель, подделка под крокодилову кожу, с двумя блестящими золочеными замками. Профессор шел, что-то бормоча под нос. В коричневых от никотина пальцах он держал сигарету без фильтра. Увидев Юлю, он забыл про сигарету. Так и шел – покусывая пожелтевшие от табака усы, а когда они разминулись – обернулся.

И все. Настроение улучшилось. Юля даже на какое-то время забыла, зачем она идет к Пашке. Она почувствовала, что голова у нее гордо запрокинулась, плечи расправились, а походка стала танцующей и игривой. Еще одна роль – неотразимой и недоступной женщины.

"Хотите неотразимую и недоступную? Получите! Я красива и уверена в себе. Плакать? О каком-то мерзавце? Ну что вы, голубчик! Боже упаси! Чтобы я из-за кого-то плакала? Нет. Всегда выходит наоборот". И она в это верила.

Юля подошла к палатке. Дверь по-прежнему была широко открыта. За прилавком суетился Пашка. Он доставал из картонной коробки кексы, пачки печенья, жевательную резинку, шоколадки и раскладывал их на витрине.

– Привет! – сказала Юля.