Ничего необычного не произошло.
Биана не проявляла ни малейшей враждебности.
Разговор шёл о дворфах, удалении магсидиановых камней и о том, стоит или нет попытаться добиться разрешения короля Энки на ещё один осмотр Лоумнора, чтобы проверить, не упустили ли они чего.
Потом начали строить догадки о замыслах леди Гизелы по поводу Кифа, но ни одной убедительной теории никто предложить не смог. Декс признался, что попытки создать для защиты Кифа какое-то приспособление ничего не дали.
То есть дел было невпроворот.
И Софи пыталась не отвлекаться.
Но в голове всё-таки вертелась мысль: Фитц никому ничего не рассказал. Софи пыталась себя убеждать, что он всё равно скоро расскажет… старалась удержаться от поспешных выводов.
Но…
Надежда в душе ещё не угасла.
Как ни старалась Софи её заглушить, смутные отголоски всё равно пробивались наружу.
Мизерный шанс.
Призрачный шёпот, внушающий, что, может быть… когда уймётся гордыня и улягутся страсти…
Нет, хватит об этом думать.
Перед сном она даже не поленилась убрать подальше все безделушки, что он надарил… а лечь решила у себя в комнате.
Надо пересмотреть весь уклад жизни и придерживаться нового порядка во что бы то ни стало.
Но Фитц ей всё ещё снился.
И наутро, когда она заметила бирюзовые ленточки на шеях резвящихся на пастбище Винна и Луны, сердце в груди исполнило с полсотни головокружительных кульбитов… а потом, при виде крохотных записок, привязанных к бантикам, ещё столько же.
Дрожащими руками она отвязала записки и, набрав в грудь побольше воздуха, принялась читать… но тут голова пошла кругом, в глазах потемнело, и она рухнула на колени, чуть не лишившись чувств.
Почерк оказался незнакомый, совсем не такой, как у Фитца, – очень аккуратный, со множеством завитков.
Тем разительней получился контраст с резким, угрожающим содержанием первой записки: