Факел в ночи

– Что Надзиратель хотел знать о твоей сестре? – проговорил я.

– Он хотел знать все, – мрачно проговорил Дарин. – Но спрашивал наобум. Как будто не был уверен, о чем именно надо спрашивать. Как будто задавал чьи-то вопросы, не свои. Я сначала пытался врать, но он сразу распознавал ложь.

– Что ты ему рассказывал?

Охранник отошел довольно далеко. Я взялся за ручку и медленно, очень медленно стал открывать дверь, чтобы меньше скрипела.

– Да все подряд, лишь бы прекратились пытки. Всякие глупости: что она любит Лунный Фестиваль, что она могла часами наблюдать за полетом воздушных змеев, что она любит чай с медом такой сладкий, что медведь поперхнется.

В животе у меня екнуло. Эти слова казались знакомыми. Почему они знакомы? Я внимательно посмотрел на Дарина, и он неуверенно взглянул на меня.

– Я не думал, что это поможет ему, – сказал он. – Он всегда был недоволен, что бы я ни говорил. Постоянно требовал еще и еще.

«Это совпадение», – попытался я себя успокоить. Затем вспомнил, что говаривал мой дед, Квин: «Только дураки верят в совпадения». Слова Дарина так и вертелись у меня в голове, против воли вызывая в памяти эпизод за эпизодом и вырисовывая связь там, где ее быть не должно.

– А ты говорил Надзирателю, что зимой Лайя любит чечевичную похлебку? – спросил я. – Что это дает ей чувство защищенности? Или… или что она хочет обязательно увидеть Великую библиотеку Адисы?

– Я все время ей рассказывал про эту библиотеку, – произнес Дарин. – Она обожала про нее слушать.

В голове всплыли обрывки разговоров Лайи и Кинана, услышанные в дороге. «Я запускал воздушных змеев, когда был мальчишкой, – сказал он однажды. – Я мог любоваться ими часами… Я бы хотел увидеть Великую библиотеку». А накануне той ночи, когда я ушел, Лайя, улыбаясь, пила слишком сладкий чай, что приготовил ей Кинан. «Хороший чай должен быть таким сладким, что медведь поперхнется», – сказал он.

Нет, проклятье, нет. Все это время он прятался среди нас. Притворяясь, что заботится о ней, он пытался подлизаться и к Иззи. Вел себя как друг, когда на самом деле служил Надзирателю.

Вспомнилось выражение его лица, когда я уходил. Жесткость, которую он никогда не показывал Лайе, но которую я чувствовал в нем с самого начала. «Я знаю, что значит делать то, что не хочется, ради людей, которых любишь». Черт возьми, это, должно быть, он и сообщил Надзирателю о моем приезде. Хотя как он мог передать сообщение старику без помощи барабанов?

– Я старался не говорить ничего важного, – добавил Дарин, – я думал…

Дарин замолчал, услышав резкие голоса приближающихся солдат. Я затворил дверь, и мы отступили в камеру Дарина, чтобы переждать, пока они пройдут мимо.

Только они не прошли мимо. Они свернули в проход, ведущий в наши камеры.

Пока я думал, чем обороняться, дверь распахнулась, и в камеру ворвались четыре маски с дубинками наготове.

Борьбой это нельзя было назвать. Они действовали слишком быстро, а раны, яд и голод лишили меня сил. Я упал… их было много, а я больше не был способен держать серьезные удары. Маски отчаянно хотели избить меня дубинками, но не стали, а лишь грубо надели оковы и подняли на ноги.

В камеру вошел Надзиратель, сцепив руки за спиной. Увидев меня и Дарина вместе, он не выразил никакого удивления.

– Отлично, Элиас, – пробормотал он. – Наконец-то мы сможем обсудить кое-что стоящее.