Сети желаний

Затем он достал из кармана часы-луковицу на серебряной цепочке, как бы напоминая о неумолимости бога Хроноса.

— Вы получили общее представление о нашем учреждении. Так как до конца рабочего дня мы имеем еще три часа, это время побудете в моем распоряжении. При первой же возможности я представлю вас руководителю лаборатории — доктору Николаю Михайловичу Берестеневу, он весьма занятой человек. После ужина можете пообщаться с доктором Шрейбером в библиотеке — обычно он проводит это время там, а если нет, найдете его в комнате под счастливым номером семь, он там проживает.

— 3 —

Уже целый месяц я тружусь в лаборатории, постепенно привыкая к строго регламентированным будням, неудобной одежде и неприятному запаху дезинфицирующих средств. Мой сосед по комнате, фельдшер Осип Корзухин, оказался тем самым больным, из-за которого ошибочно объявили карантин, и он, пробыв неделю в изоляторе, натерпелся страху. Я не успел с ним близко сойтись, так как вскоре он навсегда покинул лабораторию, не желая больше подвергать свою жизнь опасности. И я остался в комнате в полном одиночестве, о чем нисколько не жалею.

Лаборатория занимается не только приготовлением чумной вакцины-лимфы, противочумной сыворотки, но и готовит холерную вакцину, холерные и брюшнотифозные диагностические агглютинирующие сыворотки.

Работа в лаборатории вытесняла мысли о Лизе до момента, пока я не укладывался спать, и тогда на меня обрушивались болезненные воспоминания прошлого. Чтобы не впасть от них в глубокую депрессию, я придумал «лекарство»: все время был на людях, играл в шахматы, бильярд, лото, чаевничал до полуночи и добирался до своей комнаты, часто не имея сил даже раздеться. Только под утро, продрогнув из-за сырости, с которой никак не могло справиться паровое отопление, я, стуча зубами, залезал под одеяло, ожидая услышать в скором времени ненавистный сигнал к подъему. Обычно он раздавался, как только мне начинало сниться что-то приятное, светлое, и его пронзительный звук выметал это сновидение из памяти напрочь.

Под руководством доктора Шрейбера я тружусь с удовольствием. Он не конфликтный человек, интеллигентный, мягкий, никогда не использующий бранных слов даже в критических ситуациях, которые я ему на первых порах часто подбрасывал из-за своей неумелости и недостатка знаний. В чем-то мы даже похожи: своим одиночеством среди толпы, маскировкой чувств. Меня к нему влечет, но он не стремится к близкому общению вне служебных рамок. У меня даже возникло предположение, что он, возможно, находится здесь из-за несчастливой любви. Впрочем, это лишь мои фантазии, а он — истинный фанатик науки.

Добродушный толстяк доктор Заболотный в целях профилактики сделал мне инъекцию противочумной сыворотки. После укола я собирался идти в специальную комнату, чтобы приступить к опасному занятию: заражению животных микробами чумы. Вдруг все поплыло перед глазами, и я потерял сознание. Очнулся на кушетке в своей комнате, с привкусом металла во рту и ужасной головной болью, а надо мной стоял обеспокоенный милейший Михаил Федорович. Тут у меня начались непроизвольные судорожные подергивания рук и в области затылка, и я до смерти испугался. Михаил Федорович меня успокоил: подобная реакция организма иногда возникает, у него самого были такие же симптомы после уколов противочумной сыворотки. Отлежавшись, я на следующий день приступил к работе, ощущая тошноту, слабость во всем теле и сонливость. Последствия этой прививки я испытывал еще целую неделю, и хотя по инструкции требовалось сделать ее повторно через десять дней, я наотрез отказался.

Работа здесь далеко не эстетическая, требующая крепких нервов и полного отсутствия брезгливости. Одной из самых неприятных рабочих процедур является вскрытие трупов зараженных животных. Трупы, приколотые к пробковым доскам, лежат в эмалированных поддонах с высокими бортами. В мои обязанности входит после окончания вскрытия переместить труп в эмалированный горшок и варить его там двадцать минут, мучаясь от тошнотворного запаха, и лишь после этого отправлять в печь крематория. Для дезинфекции рук при заражении и вскрытии животных на столах имеются банки с лизолом, раствором сулемы и карболовой кислотой. Даже пол по окончании работ постоянно орошают раствором сулемы. Из-за постоянного соприкосновения с этими средствами руки, несмотря на перчатки, приобрели весьма неприятный запах, который можно перебить разве что одеколоном.

Менее неприятным, но от этого не менее ужасным по своей сути, является заражение животных, хотя когда в роли подопытных выступают мелкие грызуны, я не испытываю к ним сочувствия. Но при заражении обезьяны Марты я едва смог совладать с эмоциями. Ее умные, почти человеческие глаза смотрели на меня с таким укором, когда я накладывал на ее лицо повязку с хлороформом для усыпления. Затем последовала пренеприятная процедура запуска зонда в ее гортань для подачи зараженной культуры. Я с жалостью смотрел, как ее беззащитное тельце дрожит, как она чуть не задыхается, закашлявшись, по мере продвижения зонда. В душе я страстно желал, чтобы наш эксперимент оказался неудачным и Марта не заболела чумой, не у всех животных после заражения наблюдались симптомы заболевания. Наша цель — выяснить, каким именно образом проходит заражение легочной чумой, на этот счет имеется несколько гипотез. Но у Марты вскоре проявились все симптомы болезни, и наши доктора поздравляли друг друга, радуясь удачному эксперименту, а обезьяна погибла, ей не помогли большие дозы противочумной сыворотки.

Мне проще и не так волнительно проводить заражение морских свинок, нанося на слизистую оболочку носа так называемую сухую чумную пыль стеклянной палочкой с ватной обмоткой. Однако не все происходило гладко, а сами эксперименты вызывали между нашими докторами жаркие баталии, что приводило к бесконечной перемене методов заражения.

Имея дело со смертью, невольно к ней привыкаешь, и многое, что кажется со стороны ужасным, становится будничным, обыденным. Работая с культурами чумы, я не чувствую никакого страха, мне не верится, что эти болезнетворные палочки, видимые лишь в микроскоп, в Средние века могли уничтожать города, порой ставя целые народы перед Гамлетовским вопросом «Быть или не быть?».

Я пока не пишу продолжение романа, но, размышляя над природой страха, пришел к любопытнейшему выводу: страх — это порождение наших желаний. Ведь если бы у меня не было желания стать писателем, то я бы продолжал лечить коров и лошадей и не оказался бы здесь, где страх и смертельная опасность связаны неразрывно.

В пятницу, двенадцатого числа, я помогал доктору Шрейберу, собиравшему эмульсии чумных микробов с агарных разводок для точного определения бактерийной массы, которую можно получить из одной пробирки с косым агаром. Предстояло сделать множество экспериментов, но когда я сообщил ему, что закончились пастеровские пипетки с двумя ватными пробками и нужно сделать перерыв, чтобы я мог сходить за ними, он покачал головой и категорически потребовал продолжать эксперимент с помощью пипетки с одной пробкой. Я покорился, и тогда произошло ЭТО.

Михаил Федорович, втягивая ртом в пипетку эмульсию чумных бацилл, набрал их слишком много, так что они слегка замочили ватку. Я окаменел от страха, а он спокойно закончил эксперимент и лишь после этого промыл рот раствором сулемы, ужасно морщась и сплевывая. Видя, что я сильно напуган, он, по своему обыкновению, улыбнулся по-доброму:

— Что это на вас лица нет, Родион Константинович? Устали-с? Ничего, через четверть часа будет обед, отдохнете-с.

— Михаил Федорович, — запинаясь, произнес я, — это очень опасно… Не мне вам об этом говорить… Обратитесь к доктору Заболотному, чтобы он сделал вам прививку… — и с ужасом закончил фразу: — …пока не поздно!

— Не надо делать из мухи слона! — вновь улыбнулся он. — Ничего страшного не произошло, а все необходимые меры я уже принял.

— Доктор Заболотный… — вновь начал я.

— Делать прививку сывороткой не буду, от нее я скорее умру, чем от чумы. У меня осложнения после нее были значительно сильнее и болезненнее, чем у вас. Попрошу вас дать мне слово, что о произошедшем здесь вы никому не расскажете.