Сети желаний

Прихожу в сознание утром и сразу чувствую, что температура спала. Слабым голосом прошу пить. Тут же поднялся переполох, ко мне пришел Берестенев, который только и смог произнести:

— Да-с. Пути Господни неисповедимы… Будем надеяться.

Несмотря на сильную слабость, я не сомневался, что выздоровею, буду жить. Вот только видения горячечного бреда не давали покоя — уж очень все это было реалистично, словно я и в самом деле общался с бесом желаний, прислужником Сатаны. Принимаю решение: после выздоровления обязательно съезжу на вычитку в Соловецкий монастырь.

— 5 —

Мне не верится, что я снова в Петербурге. Мрачные, вечно сырые стены форта-лаборатории остались далеко позади. Больше мне не надо опасаться заражения смертельными инфекционными заболеваниями, разве что простудными, на которые так щедр построенный на болоте город.

Лето близится к концу, сегодня небо хмурится, моросит дождик, но как приятно шагать по многолюдным улицам! Я радуюсь несмолкаемому шуму механических экипажей, грохоту неторопливой конки, хриплым голосам извозчиков, покрикивающих на лошадей, и звонким голосам мальчишек-газетчиков, привлекающих внимание очередной сенсацией.

Мое выздоровление сродни чуду, которое уважаемые доктора лаборатории объяснили крепостью моего организма, а также чудодейственной силой изготовляемой ими противочумной сыворотки. Также выздоровел доктор Падлевский, и только прах доктора Шрейбера пополнил колумбарий, устроенный в библиотеке лаборатории. В августе заведующий лабораторией доктор Берестенев дал мне две недели отпуска для отдыха и укрепления здоровья, чем я незамедлительно воспользовался, надеясь увидеть Лизоньку, ну а потом и своих родителей навестить. Из головы не выходит мрачное пророчество в отношении Лизоньки, увиденное в бреду. Как только пошел на поправку, я написал ей. В ответ получил очень теплое письмо с туманными намеками, приветами, за которыми мне почудилась зловещая фигура товарища Сергея, и я уже не сомневался, что он жив и продолжает действовать. И если это так, то фантасмагорические картины будущего, пригрезившиеся мне во время болезни, вполне могут стать реальностью.

Бессмысленно рационально объяснять удивительные случаи, когда люди, которые чувствуют друг друга на огромных расстояниях без помощи каких-либо устройств, предвидят то, что может произойти в скором времени с близким человеком. Так и я чувствовал Лизоньку, и мне казалось, что я знаю, чем она занимается, о чем думает. Я очень боялся, чтобы она не совершила трагическую ошибку, разрешив хранить динамит в своем доме. Здравый смысл отметал эти опасения, настаивая на том, что это были лишь бредовые видения, никак не связанные с действительностью.

Чтобы развеять одолевающие меня сомнения, я торопился увидеть Лизоньку и выяснить, имеют ли основания мысли и страхи, преследующие меня. Мы с Лизонькой договорились встретиться в Летнем саду, где, казалось, так давно, а на самом деле всего несколько месяцев тому назад, ранила мое сердце Селина, к счастью, неглубоко.

Мы очень обрадовались нашей встрече и, взявшись за руки как дети, гуляли по парку, утонув в потоке счастья, охватившего нас, радуясь моросящему дождику и то и дело сменявшим его ласковым солнечным лучам. Окружающий мир был добр и светел. Я изрядно промок, так как зонт Лизоньки не мог защитить нас обоих, но чувствовал себя превосходно и млел от счастья, любуясь Лизонькой, ловя каждое ее движение, выражение лица. Мы весело болтали обо всем на свете, делясь произошедшими за время разлуки светлыми событиями, избегая тем, которые могли касаться нашей размолвки и всего того, что имело отношение к революции. Но недосказанность недолго таилась, постепенно подчиняя себе мысли, от которых не уйти и которые не обойти. Когда очередной дождик загнал нас в свободную летнюю беседку, я не выдержал и завел этот нелегкий разговор:

— Как поживает товарищ Сергей? Он не вспоминает обо мне? — Я испытующе посмотрел на Лизоньку, а она неожиданно расплакалась:

— Они все… погибли!

Громкие рыдания сотрясали ее — так в ясный летний день хмурые грозовые тучи вдруг заполоняют небо и обрушивается проливной дождь. Лишь спустя время из отрывочных фраз мне удалось составить картину произошедшего, и я был потрясен, насколько мой болезненный бред оказался похож на реальные события.

Группа под руководством товарища Сергея планировала ни больше ни меньше как покушение на премьера Столыпина. К ним присоединился специалист по изготовлению бомб под партийной кличкой Химик. Для соблюдения конспирации связь с ним должна была обеспечивать Лизонька, как человек, заслуживающий доверия, хотя она не являлась членом партии эсеров. Немаловажную роль сыграло то, что она ни разу не «засветилась» в полиции. Именно Химика увидел я, когда они вместе выходили из гостиницы, где тот остановился, и неправильно истолковал ситуацию. Лизонька после моего объяснения сильно покраснела, хотя и не перестала всхлипывать.

Потребовалось место, где можно было хранить взрывчатку, и на первых порах ее определили в подвал Лизиного дома, рассчитывая, что в доме статского советника полиция наверняка не станет ее искать. Я похолодел, услышав это, мне вспомнились галлюцинации во время болезни. Затем, по предложению Химика, революционеры сняли на окраине города дом, куда перенесли взрывчатку, там он и приступил к изготовлению бомб. У меня заколотилось сердце, как только я услышал, когда это произошло, — как раз во время моей болезни! Выходит, решение перенести взрывчатку из дома Лизоньки в другое место зависело от человека, который прикинулся бесом в моем бреду, и реальные события происходили параллельно с фантасмагорией, овладевшей мной в бессознательном состоянии!

Ее подруга Ксения перебралась жить в дом, преобразованный в лабораторию по изготовлению бомб, и Лизоньке больше не требовалось осуществлять связь с Химиком. Вскоре она как-то незаметно отошла от партийных дел, больше времени стала уделять учебе. Даже с Ксенией, переставшей посещать Бестужевские курсы, у нее нарушилась связь. О трагических событиях она узнала из газет.

Около трех часов дня переодетые в жандармскую форму товарищ Сергей и два его сподвижника в открытую явились на служебную дачу премьер-министра Столыпина, находившуюся на Аптекарском острове, но охрана заподозрила неладное и попыталась их задержать. Тогда боевики взорвали бомбы, лежавшие у них в портфелях, и это разорвало их всех на куски, разрушило дом и унесло жизни еще двадцати девяти человек, а тридцать пять человек были ранены.

— Ведь это так ужасно: погибли и они, и ни в чем не повинные люди, а Столыпин остался жив. — Лизонька смотрела на меня заплаканными глазами. — Пострадали трехлетний сынишка Столыпина и его шестнадцатилетняя дочь, она останется на всю жизнь инвалидом. И товарищ Сергей… Я даже не знаю его настоящего имени! Думаю, и полиция этого не узнает, ведь от них почти ничего не осталось! — В ее голосе появились истерические нотки, и, чтобы ее успокоить, я привлек ее к себе. Она не сопротивлялась и, перейдя на шепот, продолжила рассказывать: — Полиция вышла на след группы, окружила дом, где изготавливались бомбы, там как раз находились остальные члены организации. Они начали отстреливаться, а потом… Ужасный взрыв! Не знаю, они специально взорвали себя или это произошло случайно, но все погибли! Бедная Ксения! Ей было всего девятнадцать лет! Она была такая добрая и славная…

Я начал целовать ее лицо, глаза, а она будто не замечала этого. Мои губы встретились с ее холодными, напряженно сжатыми, она не отвечала на мои горячие поцелуи, но и не сопротивлялась. Ощущение было, что я целую куклу, а не живую девушку. По правде сказать, особого удовольствия я не получил, хотя давно об этом мечтал. Мне вспомнились горячие, заводящие и в конце концов сводящие с ума поцелуи Клавки, и я тут же одернул себя: сравнил поцелуи невинной девушки и проститутки! Немного успокоившись, Лизонька отстранилась и попросила проводить ее домой.

По дороге я поинтересовался: