— Почему? — удивился директор НИИ.
— Потому что к нам повалят пациенты со всего СССР. Возле ваших учреждений встанут толпы. В этой ситуации Михаил Иванович откажется работать — он об этом предупредил. У него был случай, когда толпы встали у конторы, где он принимал пациентов. Случилось после публикации статьи о нем в «Советской Белоруссии». Ажиотаж еле удалось погасить. Поэтому никаких публикаций — ни в газетах, ни в журналах. Персоналу прикажите держать рот на замке. Если кто откроет — уголовное дело о нарушении врачебной тайны. Я добьюсь, чтобы его возбудили и довели до суда. За молчание будут премии — издам приказ. Разумеется, с другой формулировкой: за успехи в лечении онкологических заболеваний у детей.
— А еще добавим от моего кооператива, — подключился я. — Будем хорошо сотрудничать, не обижу.
— Удивительный вы человек, — покрутил головой директор НИИ. — В первый раз слышу, чтоб платили за право исцелять. Почему-то у других наоборот.
Я усмехнулся и развел руками.
— Что будет делать персонал? — поинтересовался главный врач детской клиники. — Если исцеляет Мурашко?
— Странный вопрос, — удивился министр. — Обследовать и вести больных. Вот представьте: вы получили новое лекарство. Его применение дает поразительный эффект. Разве это отменяет участие врача? Наблюдение, поддерживающее лечение… Кстати о лекарствах. Химиотерапию применять прекращаем, высвободившиеся препараты отдадим в клиники для взрослых. Всем все ясно?
Участники совещания закивали. Так я стал работать по трем адресам. В понедельник отправлялся в Аксаковщину, два последующих дня практиковал в Минске, четверг и пятницу проводил в Боровлянах, где исцелял детей с ДЦП. Не скажу, что все шло гладко. Более всего хлопот доставлял рак крови. Не лимфома с ее четкой локализацией, а лейкозы. Муторное дело. Для начала долгий поиск патологии в органах кроветворения, затем помощь им в возвращении прежних функций. Если деток с «обычным» раком мог исцелить два десятка в день, то с лейкозами — три или пять. По моей просьбе, в клиниках ввели сортировку больных. Для начала шли тяжелые в терминальной стадии, после их исцеления занимался остальными. Но процесс шел и приносил радость. Как и прежде я являлся к деткам с гостинцами. Пока те жевали конфетки, работал. Но с тяжелыми номер не проходил — времени требовалось больше. Я облачался в халат и бахилы, надевал перчатки и хирургическую маску. Врачи отводили меня к больному, где выдавали за коллегу из Москвы. Я делал вид, что обследую пациента, сам же занимался исцелением. Иногда это занимало час или два.
Разумеется, сохранению тайны это не способствовало, тем не менее, ее блюли — и врачи, и средний медицинский персонал. Не из страха. Как сказала мне заведующая отделением онкологии: «Как иначе, Михаил Иванович? Вот узнают в Москве — и заберут вас. Кто станет исцелять наших деток?» Информация все же протекла, но об этом позже. Для начала любопытная история.
Это случилось в декабре. Как-то вечером в нашей съемной квартире долго и протяжно зазвонил телефон — межгород. Этот номер знали многие — нет смысла таить, скоро в свою квартиру переберусь, потому звонок не удивил. Я снял трубку.
— Господин Мурашко? — спросил мужской голос. Неизвестный абонент говорил по-русски, но с заметным акцентом.
— Да, — подтвердил я.
— Меня зовут Серхио, Сергей Иванович, по-вашему, — представился собеседник. — Я потомок русских эмигрантов. В настоящее время — советник посольства Аргентины в Москве. Наслышан о вас. У меня такой вопрос: вы исцеляете слепоту?
— Не доводилось, — признался я. — Хотя можно попытаться. Сколько лет пациенту?
— Пациентке. Это девушка, восемнадцать лет.
— Слепота полная или частичная?
— Различает день и ночь, а еще фигуры людей.
Значит, зрительный нерв не умер окончательно.
— Тогда стоит попытаться. Привозите, посмотрю. Но гарантий не даю — до сих пор этим не занимался.
— Договорились, Михаил Иванович, — обрадовался Серхио. — Сколько это будет стоить?