— Нет.
— Почему? — удивился он.
— У меня нет политических разногласий с СССР. Я не диссидент и не перебежчик. Самоуправство отдельных чинов КГБ — я уверен, что это была частная инициатива, не может заслонить то хорошее, что есть в моей стране. Бесплатное образование и здравоохранение, отсутствие безработицы, к примеру. Сейчас СССР переживает не лучшие времена, налицо политический кризис и проблемы в экономике, но я верю, что мы справимся. С моим делом тоже разберутся.
— Вы наивный человек, — покачал головой Генкель и сел.
— Петер Клоц, «Франкфуртер Альгемайне Цейтунг»[4], — встал следующий журналист. — Что собираетесь делать дальше, герр Мурашко?
— Я получил приглашение клиники Гете поработать у них. Если будет разрешение официальных властей, почему бы и нет? Понадобится вид на жительство в Германии. Получу — займусь исцелением немецких детей. Нет — перееду в другую страну.
Пусть не думают, что я тут на коленях стою.
— Говорят, вы просите за свои услуги большие деньги, — не замедлил немец. — Больше, чем получает профессор медицины.
Ясно, кто напел.
— Вы были вчера в клинике, где я демонстрировал свои возможности?
— Нет, — покачал он головой. — Читал в газетах.
— Очень жаль, герр Клоц. Вчера в присутствии большого числа медиков и журналистов я исцелил тринадцать детей. Не хочу говорить плохо о немецких врачах, но они не смогли им помочь. Я же справился менее, чем за два часа. Уникальный специалист должен соответствующе зарабатывать. Вы вот платите большие деньги звездам Бундеслиги, большинство населения Германии считают это нормальным. Неужели футболист лучше целителя? Или в перерывах между матчами он лечит безнадежно больных? Теперь о моем гонораре. Не стану приводить конкретных цифр, но управляющему клиникой я назвал сумму, какую получал от родителей детей в СССР. Неужели немцы беднее?
— Извините, герр Мурашко! — вскочил репортер «Бильда». — Вы заявили, что в СССР бесплатное здравоохранение. Как понимать последние слова?
— Все просто, герр Генкель, — улыбнулся я. — Здравоохранение в СССР, действительно, бесплатное. Но поскольку я не врач и не состою в штате клиники, то и не получаю денег от государства. Мне платят родители исцеленных детей. Необходимость этого понимают даже коммунисты.
Журналисты заулыбались.
— Скажу больше. В СССР я официальный миллионер.
По конференц-залу пронесся удивленный гул.
— Именно так, господа. Мне принадлежит кооператив, на счет которого поступает плата от родителей. Мы, в свою очередь, перечисляем государству установленный им налог. Содержим сотрудников, доплачиваем сотрудничающим с нами врачам и медицинским сестрам. Помогаем детским домам. Есть еще аспект. Дети-инвалиды — это немалая нагрузка для бюджета страны. Им выплачивают пособия. Повзрослев, они остаются инвалидами, и начинают получать пенсии. Обычно пожизненно. А теперь представьте, что их исцелили, и необходимость в выплатах отпала. Это уже огромная экономия. Но не вся. Повзрослев, бывшие инвалиды получают специальность и начинают работать. Они платят налоги и страховые взносы. Сплошная выгода государству! В СССР это прекрасно понимают, и мне странно слышать, что такая рационально мыслящая нация, как немцы, задают по этому поводу вопросы.
— Вы нас плохо знаете, герр Мурашко, — покачал головой журналист «Франкфуртер Альгемайне». — Мы романтичны и не всегда умеем считать деньги. Но соглашусь с вами. Исцеленный инвалид — это замечательно. В первую очередь — для него самого.
Пресс-конференция не затянулась. Получив информацию, журналисты стали подниматься с мест. Нужно выдать сенсацию раньше конкурентов. Это вам не в СССР. Та же полицейская машина отвезла меня в отель, я даже успел на обед. Мы с Викой погуляли по городу, а затем сели смотреть телевизор. Сюжет с пресс-конференции уже крутили в новостных выпусках. Я полюбовался на себя, красивого, перевел Вике свои ответы и комментарии журналистов.