Черный дом,

Нюхач вскрикивает. Док тоже. Его бросает в сторону, и он едва не падает на гравий вместе с зажатым между бедрами мотоциклом. У Джека такое ощущение, будто его голову пробило молнией, и он уже бежит к Фреду, который что-то бессвязно кричит. На мгновение кажется, что оба они то ли танцуют с длинным, завернутым в бумагу предметом, который привез Фред, то ли вырывают его друг у друга.

Только Дейл Гилбертсон, который не бывал в Долинах, не приближался к «Черному дому» и не является отцом Тайлера Маршалла, ничего не чувствует. Но даже у него в голове вроде бы слышится чей-то вскрик. Земля вздрагивает под ногами. Цвета становятся ярче.

– Что это было? – спрашивает он. – Хорошее или плохое? Хорошее или плохое? Что, черт побери, происходит?

На мгновение никто из них не может ответить. Все слишком потрясены, чтобы отвечать.

Когда рой пчел подхватывает пластиковую бутылочку с медом и несет ее над стойкой бара, Берни приказывает Таю Маршаллу встать лицом к стене, лицом, черт побери, к стене.

Они в грязной маленькой лачуге. Машинный грохот совсем близко. Тай слышит крики, рыдания, стоны и посвисты кнутов. Они уже рядом с Большой Комбинацией. Тай ее видел, металлическое сооружение, поднимающееся в облака из дымящейся ямы в полумиле к востоку. Возможно, именно таким должен быть небоскреб в представлении сумасшедшего, переплетением, в стиле Руба Голдберга[119], желобов, кабелей, транспортеров, платформ, все приводится в движение детьми, которые вращают транспортеры и тянут за рычаги. Само сооружение окутано поднимающимся к небу красноватым дымом.

Дважды, пока тележка для гольфа медленно катилась по дороге, с Таем за рулем (Берни – на пассажирском сиденье с направленным на Тая «Тазером»), мимо проходили группы странных зеленых людей. С лицами, лишь отдаленно напоминающими человеческие, чешуйчатой, как у рептилий, кожей, в кожаных туниках с клочьями шерсти. Большинство несло копья, некоторые – кнуты.

«Надсмотрщики, – объяснил Берни. – Следят за тем, чтобы вращались колеса прогресса». Начал хохотать, но смех быстро перешел в стон, а стон – в пронзительный крик боли.

«Хорошо, – хладнокровно подумал Тайлер. А потом, пусть и мысленно, впервые использовал одно из любимых выражений Эбби Уэкслера: – Чтоб ты скорее сдох, негодяй».

Проехав примерно две мили по земляной дороге, они прибывают к огромной деревянной платформе, расположенной слева от них. Над ней поднимается что-то похожее на подъемный кран. Его «стрела» протянута до самой дороги. Свешивающиеся с нее веревки покачиваются от легкого ветерка, несущего с собой запах серы. Под платформой, на мертвой земле, которая никогда не видела солнца, разбросанные кости и горки белой пыли. С одной стороны гора обуви. Почему они оставляют одежду и снимают обувь – вопрос, на который Тайлер, возможно, не смог бы ответить даже без шапки на голове (ошобенные иггушки для ошобенных детей), но из подсознания вдруг выскочила фраза: местный обычай. Вроде бы отец говорил что-то такое, но он не уверен. Он не может вспомнить лицо отца, во всяком случае отчетливо.

Виселица облюбована воронами. Они толкаются, поворачивают головы, следя за движением «E-Z-Go». Особенной вороны среди них нет. Той, чью кличку Тай не может вспомнить. Но он знает, почему вороны здесь. Хотят ухватить свежей плоти, вот что они тут делают. А заодно выклевать глаза нового покойника. Не говоря уж о босых ножках.

За горой брошенной, расползающейся обуви проселок уходит на север, к дымящемуся холму.

– Стейшн-хауз-роуд, – сказал Берни, вроде бы уже не Таю, а самому себе, впадая в забытье. (Однако «Тазер» по-прежнему нацелен на шею Тая, и рука, которая его держит, не трясется.) – По ней я должен везти особенного мальчика (фешти ошобенного мальшика). Туда отправляются особенные мальчики. Мистер Маншан поехал за моно. Монопоездом Конечного мира. Когда-то были еще два. Патриция и… Блейн?..[120] Их нет. Сошли с ума. Покончили с собой.

Тай вел тележку для гольфа и молчал, но думал, что сошел с ума как раз старый Берн-Берн. О монорельсовых поездах он знает, даже ездил на одном в «Уолт Дисней уорлде»[121] в Орландо, штат Флорида, но монопоезда с именами Патриция и Блейн? Глупость какая-то.

Стейшн-хауз-роуд осталась позади. Ржаво-красная и железо-серая Большая Комбинация все приближалась. Тай мог различить на наклонных конвейерах движущиеся фигурки. Дети. Некоторые из других миров, возможно расположенных по соседству с этим… но многие из его мира. Дети, чьи лица появлялись на газетных страницах, а потом исчезали навеки. Разумеется, оставались какое-то время в сердцах родителей, но в итоге сохранялись только на фотографиях. Дети, признанные мертвыми, похороненными в безымянных могилах извращенцами, которые использовали их, а потом от них отделались. Но вместо могилы они попали сюда. Во всяком случае, некоторые из них. Даже многие. Дергали за рычаги, вращали колеса, приводили в движение транспортеры, тогда как желтоглазые, зеленокожие надсмотрщики щелкали своими кнутами.

На глазах Тая один из муравьев полетел вниз с высокого, окутанного паром здания. Таю показалось, что он слышал едва слышный крик ужаса. Или облегчения?

– Прекрасный день, – пробормотал Берни. – И он станет еще лучше, когда удастся поесть. Еда всегда меня бодрит. – Его старые глаза пристально изучали Тая, губы изогнулись в улыбке. – Лучшая еда – ягодицы младенца, но твои тоже ничего. Очень даже ничего. Он велел отвезти тебя на станцию, но я не уверен, что получу свою долю. Мои… комиссионные. Может, он честный… может, он по-прежнему мой друг… но я думаю, что сначала просто возьму свою долю, чтобы не возникало никаких вопросов. Большинство агентов снимают свои десять процентов сверху. – Он протягивает руку, тычет пальцем в ягодицу Тая. Даже сквозь джинсы Тай чувствует, какой твердый у старика ноготь. – А я возьму свою часть снизу. – Болезненный смешок, и Тай с радостью увидел, что слюна, появившаяся между потрескавшимися губами, окрашена кровью. – Снизу, понял? – Палец вновь тычется в ягодицу.

– Понял, – отвечает Тай.

– Ты все равно сможешь разрушать, – продолжает Берни. – Одна у тебя будет ягодица или две – разницы никакой. – Вновь смешок. Вроде бы он впадал в забытье, однако «Тазер» держит крепко. – Едем дальше, парень. Еще полмили по Конджер-роуд. Увидишь лачугу под жестяной крышей. По правую руку. Это особенное место. Особенное для меня. Свернешь к ней.

Таю не остается ничего другого, как повиноваться. И теперь…