Предатель рода

22
18
20
22
24
26
28
30

Но теперь мой друг ранен. Он не умеет летать и не может охотиться.

И?

И я прошу вас помочь ему. Пожалуйста.

НЕТ.

Почему нет?

НЕ СОБИРАЮСЬ ПОМОГАТЬ ПРЕДАТЕЛЮ РОДА.

Его зовут Буруу.

У НЕГО НЕТ НИКАКИХ ПРАВ НА ИМЯ, ЁКАЙ-КИН.

…Ты его знаешь?

ЛУЧШЕ, ЧЕМ ТЫ.

Контакт прервался. На лбу остался след жгучей боли, как от удара хлыстом. Юкико вздрогнула, вытерла нос о плечо, размазав кровь по губам и подбородку. Голова болела так, будто по ней пинали, в ушах стоял металлический звон. Чувствовала Юкико себя совершенно ужасно. «Будто о́ни насрал в голове», – сказал бы ее отец. И мысль о нем захлестнула ее в темноте. На нее тяжестью наковальни обрушилась пятидневная усталость, угрожая скинуть в пропасть.

Не смей плакать.

Она думала о нем. Как он лежит на своей плите. На опухшем лице – корка пепла. Она вспомнила последние слова, которые он произнес, истекая кровью в ее объятиях в небе над Кигеном. Она искала ярость, но не нашла ничего и заплакала. Слезы текли по ресницам, затуманивая взгляд. Она закрыла глаза, будто это могло остановить их.

Инстинктивно она потянулась к Буруу – рефлекторное действие, как будто она может схватиться за него, если почувствует, что падает. Но она почти ничего не обнаружила – только крошечная капля мутного тепла в холоде, бескрайняя тьма там, где он был раньше, в которой плавали голодные рептилии. И эта стало последней соломинкой, которая ее сломила.

Она свернулась клубочком в темноте, как ребенок во чреве матери.

И зарыдала.

* * *

Из снов с рычащим ветром ее вырвал запах теплой каши и горячего чая. Но, когда Юкико проснулась, то поняла, что это бурчит от голода ее собственный желудок. Через крохотное окошко пробивался тусклый дневной свет, грязно-серый. У кровати сидел Пётр с металлическим подносом на коленях и пристально наблюдал за ней единственным здоровым глазом.

Она сморгнула песчинки с ресниц, и Пётр сказал что-то на своем рокочущем гортанном языке, протянул руки и набросил уваги ей на плечи, прикрыв обнаженную грудь. Юкико вздрогнула, щеки вспыхнули от воспоминания об ослепляющем возмущении, которое она почувствовала, когда он сдернул с нее тунику, обнажив татуировку и всё остальное.

Что, черт возьми, такого важного в картинке на моей коже?

Пётр убрал спутанные волосы с ее лица и протянул ложку с кашей. Несмотря на то что Юкико тревожил его взгляд и в голове всё еще тлели воспоминания об унижении, еда пахла восхитительно. Пустой желудок заурчал, и она проглотила свою гордость вместе с первой ложкой каши.