Предатель рода

«Кто это “мы”, гильдиец?»

Он шагнул к двери и выскользнул наружу.

Остальные были слишком поглощены своей яростью, чтобы заметить его уход.

* * *

Он тихо ступал босыми ногами, переходил из тени в тень, спрятав руки в рукава. Путь ему подсвечивала Луна, прикрытая пологом облаков, сквозь которые проникали слабые копья ее приглушенно-серого цвета. Вокруг пела ночь – тысячи живых существ перекликались между собой, охотились и спасались бегством. Он шел через лес, окруженный шепотом деревьев и шорохом падающих листьев, пока, наконец, не остановился перед возвышающимся силуэтом одного из своих сюрикеномётов.

Машина печально ссутулилась и накренилась, будто ей было стыдно, что она сломалась, когда была так нужна. Кин поднялся по лестнице на место оператора, ощущая боль в ребрах и животе, словно ему вживили туда колючую проволоку.

Где-то в темноте вскрикнула птица.

Ветер перешептывался с деревьями.

Секреты.

Предупреждения.

Кин огляделся и, никого не увидев, чиркнул спичкой по боковой стенке насоса. Сера ярко вспыхнула оранжевым пламенем. Он зажег бумажный фонарь, который принес с собой, и от страха затаил дыхание. Он представил, как Исао и его товарищи налетят на него в темноте, сквозь зубы обвиняя его во всех грехах. А затем просто убьют.

Метатель под ним застонал.

Кин наклонился ниже, откинул люк и снял его с машины. Вытащив гаечный ключ из-за пояса, он погрузился в работу и забыл о времени, вспоминая бесчисленные дни в брюхе капитула, терпеливый голос своего сенсея, ласковые руки отца, теплые похвалы его выдающимся достижениям. Он был одарен и знал это: до того, как побывал в Палате Дыма, и даже до того, как ему пообещали великую судьбу, о которой большинство гильдийцев не смели и мечтать.

Он вспомнил Второго Бутона Кенсая, близкого друга своего отца: человека, которого он мог бы называть дядей, если бы они были обычными людьми, живущими обычной жизнью. Он вспомнил день, когда Кенсай с печалью в голосе сообщил ему о смерти отца, его неуклюжие металлические руки на своих плечах. Он вспомнил, как плакал внутри своей кожи, и слезы текли по щекам, а он не мог их коснуться. А потом смотрел на тело отца, которое отправили в чаны Иночи. А в ушах звенели слова Чистильщиков.

«В начале была Пустота,И в Пустоту они снизойдут.Черную, как утроба матери».

Но даже в печали ему светил теплый желтый свет горящего припоя, и он находил себе пристанище среди кожухов, транзисторов и шестеренок, слушая священные звуки сцепляющихся железных зубьев. Этот язык он знал не хуже собственного. Это на нем он разговаривал все те долгие одинокие ночи. Благодаря ему он ощущал себя на своем месте. Чувствовал, что он дома.

Неужели быть гильдийцем так плохо?

При этой мысли он покачал головой. Еще хуже, чем плохо. Это рабство, ведь его заключили в клетку из латуни. Он был пленником Предопределения, Инквизиции и Предназначения, их черных металлических улыбок в Палате Дыма, их шепота о будущем, таком ужасающем, что он просыпался в поту каждую ночь всю свою жизнь.

«Зовите меня Первым Бутоном».

Он был свидетелем массового убийства невинных людей ради того, чтобы произвести больше чи, получить больше власти, больше топлива для управления военной машиной. И никогда не чувствовал прикосновения руки другого человека, не знал настоящей дружбы. И любви.

А теперь ты познал дружбу? Эту дыру ты называешь свободой?

Голос, звучавший в его голове, был его собственным – металлический скрежет под маской из полированной латуни, шипение и свист дыхательных мехов, вонь чи.