Ожил лагерь, засуетился. Никто не спрашивал, куда в ночь выдвигаться, как дорогу впотьмах искать. Хлопотно собирались, споро, иные – с молитвой на устах…
Солнце уж к закату клонилось. Густые сумерки саваном опускались на приумолкшую тайгу. Войско брело в молчании, сил на болтовню не тратя. Страх, разом их сковавший, словно обручами железными сдавил шеи людские, дыхание перехватил, колотым льдом потроха наполнил. Во встающих вдоль тропы кедрах чудилось им, как кто-то большой ворочается, тянется к ним, гнилушным деревом скрипя, глазами, как болотные огоньки бледными, сверкая…
Последние огоньки утонули в людском месиве, погребенные под смешением давящих друг друга тел. Тьма поглотила обезумевших, оставив только вопли людские, в которых замешались разом злоба и боль, мольба и проклятие.
Перед тем как пала тьма, Лонгин видел еще Замятню, что криком и затрещиной пытался вразумлять людишек. Видел, как толпа смяла его и поволокла за собой, как слепым валом заломила ему руки, выгнула дугой, а после заглотила. Потом уж он ничего не видел – его самого подхватило и поволокло, сковало по рукам и ногам, оглушило и ослепило…
И снова ударил колокол – неслышимо, жутко, давяще. Вязким, как смола, звоном своим обволок, подавил и придушил, высосав всю волю к жизни. Тяжело ударили в землю копыта. И зазвучал не то наяву, а не то в голове полусотенного истошный голос Марфы:
– Свершилось! Черно козлище со тьмою младых на Русь идяху! Славься, Черная Мать, ибо имя твое – Смута Великая! Прибери нас в руци свои, гладом вскорми, кровию напои! Укрой собою Землю русскую, пеленою багряной пади на очи, ниспошли нам разор и запустение на тридцать лет… Одари нас лаской своею во искупление греха великого! Йа! Йа! Шуб-Ниггурат!!!
Александр Матюхин
Папа придет
1
Дед Мороз приходил всегда. Пашка в него верил. Потому что если не верить в чудеса, то как вообще жить? Даже если жить осталось недолго.
Его ударили по носу кулаком, что-то звонко хрустнуло внутри головы, стало нестерпимо больно. Пашка заскулил, засучил ногами по полу, дернулся, чтобы встать, но не смог. По губам поползла соленая струйка крови.
– Подписывай, сука, – голос Михалыча, час назад веселый и душевный, сейчас звучал как грозное рычание голодного пса. Михалыч и был псом – беспородной шавкой, позарившейся на чужое.
Пашка познакомился с ним на стройке три недели назад. Михалыч по вечерам убирал мусор с недостроенных этажей. У него была «газель» неприметного цвета, в которую он набивал обрубки арматур, труб, куски стекол, жестяные пластины, полупустые мешки цемента и алебастра, чтобы потом вывезти на свалку за город или продать по дешевке на рынках.
В первый день знакомства Михалыч подбросил Пашку домой. Тут же купили бутылку водки и распили за интересными беседами. Михалыч казался общительным, веселым мужиком, с приличным запасом интересных историй из жизни. Свой в доску, то есть нормальным друг, с которым можно поговорить на кухне… сейчас, правда, стало понятно, как сильно Пашка ошибался.
Правое веко распухло и пульсировало. Глаз ничего не видел. С левым тоже было не все ладно. Мир вокруг словно укрылся серой дымкой.
Перед Пашкиным лицом потрясли бумагами. Кисло запахло перегаром.
– Всего-то несколько подписей, а? – бурчал Михалыч. – Все равно же подпишешь. Я тебя, сучонка, заставлю хоть зубами подписать, понимаешь?
Пашка все понимал. Его развели, как младенца. Втерлись в доверие, разузнали, что живет один в двушке, полученной от государства, споили до чертиков и собирались аккуратно переписать квартиру на другого хозяина. А с Пашкой что? В лучшем случае выбросят где-нибудь на вокзале без документов. В худшем… впрочем, Пашка прекрасно понимал, что будет в худшем. Машина у Михалыча вместительная, а свалки за городом он знал как свои пять пальцев. Никто не станет искать детдомовца. Тут и обычных-то людей, с мамами и папами, не всегда ищут.
За спиной Михалыча, в глубине квартиры, крутился Васька Дылда – сторож со стройки. Был это тридцатилетний детина ростом два метра, с длинными тонкими руками, широкими плечами и с головой, по форме похожей на грушу. Все верхние зубы у него были золотые, а спина – в наколках. Васька провел два года в дисбате и не переставал этим хвалиться. Со стройки воровал все, что плохо лежало. Об этом он, кстати, тоже рассказывал с нескрываемой гордостью.
– У государства надо красть! – говорил он. – Потому что государство само ничего не даст!
ebooksa