Еще бы, подумал Гаев, чтобы ты – да вдруг прислушивался! Это же не продажные женщины из борделя, зачем их вообще слушать? Чего такого интересного они могут рассказать, верно? Табачный дым наполнял горло горечью, смывая кислый налет злости. Сердце билось спокойнее, уже не громыхало так, что закладывало уши. Сестра жива, и нет ничего важнее. Всю дорогу из Петербурга Гаев не находил себе места, представляя ужасы, которые могли случиться с Зинаидой, не сумел заснуть из-за ужасных картин, непрерывно встававших перед глазами, и целую ночь напролет бродил между купе и вагоном-рестораном, глядя на проносящуюся за окнами тьму. Лишь теперь ему стало чуть легче.
– Так вот, сиделки заманили ее на одно из своих собраний, – продолжал тем временем Щукин. – На радение, кажется, так оно у них называется. И с тех пор Зину как будто подменили: стала чему-то улыбаться постоянно, на меня и взгляда лишнего не бросит, молчит круглыми сутками, не ест почти ничего. Каждую неделю по субботам ходила туда. Я, разумеется, беспокоился, но решил не торопить события: все-таки ей много пришлось перенести, и мне подумалось, что стоит дать ей немного свободы. Пусть, мол, отойдет от потрясений, найдет свою собственную дорогу в тихую гавань. Пока мне все казалось хорошо, что отвлекало ее от мыслей о случившемся, да и, буду откровенен, не считал я себя вправе вмешиваться.
– И правильно, – процедил Гаев, потушив окурок в пепельнице. – Ты уже вмешался так, что хоть святых выноси. Больше не нужно.
– Все верно, Павел Григорьевич, святая истина. Конечно, я волновался, а потому однажды решил за ней проследить – чтобы хотя бы понятие получить, куда именно она ходит.
– Получил?
– Не извольте сомневаться. Было это ровно через две недели после Пасхи: как обычно, в субботу под вечер Зиночка засобиралась, я вроде и виду не подавал, да только едва она вышла, я сразу за ней. Крался искусно, на глаза не попался, проследил ее до того самого дома в Банном проезде, где хлысты собирались. На вид – обычный дом, бревенчатый, наличники свежей краской выкрашены. После того как Зина внутри скрылась, я подождал немного чуть в стороне, так, чтобы ни из окон меня не заметили, ни с улицы внимания не обратили, – вдруг еще кто пожалует. Но она, похоже, последней пришла, и через четверть часа я подкрался ближе. Слышу – поют. Распевное что-то такое, знаете, простое, но красивое. Стихов-то особенно не разобрать было, одни обрывки: про пламя, про Дух Святой, про благодать – в общем, то самое, что ждешь от сектантских песнопений. Постепенно песня становилась все быстрее и громче, но слова уловить оказалось сложнее, потому что строй разваливался и они сливались в один сплошной гул, да еще топот мешал. А потом кто-то закричал там во все горло – словно собака раненая взвыла – и все следом заголосили, захохотали, заревели. Стало мне жутко, аж мурашки побежали. К тому времени солнце уж совсем село, и понял я, что стою один посреди темной улицы, а они вон, в нескольких шагах, за стеной беснуются, и даже Господь Бог не знает, что у них в головах творится.
В общем, пошел я домой, всю дорогу озирался и от каждой тени вздрагивал. А Зина только под утро вернулась, проспала пару часов и как ни в чем не бывало отправилась вместе со мной на воскресную службу.
– И при чем тут Растопино? – Гаев раздраженно вертел пачку в пальцах, борясь с искушением вынуть следующую папиросу. – Ты обещал объяснить, как сестра исчезла.
– Все верно, Павел Григорьевич, все верно, к этому и веду. Еще две недели минуло, она в субботу опять на радение отправилась. А как вернулась, сразу собрала вещи и, ни слова мне на прощание не сказав, ушла. Я даже внимания не обратил – взяла-то всего ничего, в одну сумку поместилось. Подумал, может, нищим раздать хочет или на нужды своей, значит, общины. Но она не возвратилась ни утром, ни к обеду, ни к вечеру.
– То есть ты целый день ждал?
– Ну а что мне оставалось? Не следить же за ней постоянно. Кроме того, у меня была назначена встреча с антрепренером – раз уж я не уехал на вакацию, а остался на лето в Москве, мы решили дать несколько частных представлений и хотели обсудить детали. Вернулся поздно, узнал, что Зиночка так и не появилась. Тогда я помчался в Банный проезд, к хлыстовскому молельному дому, однако тот оказался заперт. Тишина, ни скрипа, ни шороха, в окнах – ни огонька. Снова простоял там до темноты, но все без толку.
– В полицию почему не пошел?
– Что бы я им сказал? Что от меня жена обиженная сбежала? Впрочем, я, разумеется, рано или поздно обратился бы к ним, если бы мои собственные поиски не увенчались успехом.
– А они, надо думать, увенчались?
– В том-то и суть, Павел Григорьевич. На следующее же утро, то есть в понедельник, я опять к тому дому прибежал, и что вы думаете?! Поймал мужичонку, который как раз из него выходил. Невысокий, коренастый, борода чуть не до пояса. Ну, я его натурально к забору прижал – так и так, говорю, где моя жена? Куда девалась? Он даже не пытался отпираться, все как на духу выложил. Мол, приезжала к ним на два последних радения гостья из Тверской губернии, матушка Аграфена, проповедовала, пророчествовала. Она, эта Аграфена, из деревни Растопино, в которой, мол, одни божьи люди живут, ни от кого не прячутся, ни от кого не зависят, сами по себе. И так якобы Аграфена Зиночке понравилась, в душу запала, что она с ней напросилась в ту деревню. Ну и уехала сразу же.
– А не врал сектант-то? – спросил Гаев, пристально глядя в лицо Щукину. Он ни на секунду не поверил в историю о прижатом к забору бородаче, но все остальное казалось вполне заслуживающим внимания.
– Да не похоже, чтобы ему нужно было что-то скрыть. Наоборот, он удивился моему напору: откуда, мол, суета, жена твоя в Растопино уехала, разве не знаешь?
– Понятно. И ты потом почти целый месяц в ус не дул, а сейчас, когда я решил Зинаиду отыскать, вдруг появился со всеми сведениями наготове. От большой любви?
– Не смейтесь надо мной, Павел Григорьевич. Я уверен, что одному мне ехать к ней было бы вредно.
– Это уж как пить дать.
ebooksa