– Краакен? – нахмурился следователь. Он смотрел попеременно то на Викулу, то на запертую комнату справа.
– Деревня такая, чухонская. На реке Вуоксе была. Там от Аньки-царицы еретики хоронились, кто креста не чтил. Огородились болотами и болотам молились.
– Боже! – закричала женщина, – Боже, за что?!
– Помрет, – сказал с улыбкой старик.
– И куда девалась деревня? – спросил Кержин, который чувствовал себя неуютно в этой странной хижине. Мерещилось, что на иконах нарисованы исполинские синюшные младенцы с нимбами из пуповины.
– Утопла в двадцать четвертом. Как наводнение было, в реку ушла, и все погибли.
– Ты это рассказал солдату? Лысому мордовороту? Андрону?
Старик закивал энергично.
– И о кладе. Еретики-то деревню не покинули, потому что святыня у них была. Так люди говорили. То ли телец золотой, то ли русалка яшмовая. И, бывало, храбрецы совались туда, но без толку. Вот и солдатик распытывал, где она, деревня.
– И где?
Женщина прекратила кричать. Постанывала слабо.
Викула облизал не по возрасту крепкие резцы, такие прочит реклама чудодейственного зубного эликсира доктора фон Заппа.
– Верст за сорок до Терийоки сверните. За заброшенными смолокурнями.
– Спасибо, старик.
Кержин был в сенях, когда Викула сказал:
– Адам.
– Я назвался разве? – спросил Кержин, уставившись на дверную ручку.
– Что же ты, Адам, Господа гневишь? Грехи множишь?
Кержин обернулся.
Глаза старика мерцали болотными огоньками из-под полей шляпы, и ухмылка рассекла обезьянье лицо. На иконах кривлялись младенцы-головастики.