– Боже мой… – выдохнула я, хватая кеды. – Где ты их взял?
– Моим слугам пришлось постараться, – улыбнулся Зоман. – Надеюсь, они подойдут. Это тебе от меня, милая София.
Он подошел ко мне, вытер мокрые щеки и велел больше не рыдать.
– Отдыхай, а как только загорятся красные фонари, мы с тобой снова приступим к занятиям. Мою ученицу больше не сможет поколотить любой чародей. Не такой уж твой Иоко и сильный.
И Зоман ушел.
Я погрузилась в бесконечную грусть. Конечно, у меня еще оставалось рисование: обучение у Зомана и постоянные поиски Дерева-портала совсем не оставляли времени на это занятие. А теперь, сидя на ковре у горящего камина, я вдруг поняла, что очень, очень хочу взять в руки карандаш. Мои принадлежности по-прежнему хранились в отдельном кармане рюкзака, и я вытащила заметно похудевший альбом, подержала его некоторое время в руках, всматриваясь в белые нетронутые страницы, затем достала простой карандаш и резинку. Сегодня не будет ярких цветов и нежных переливов красок. Только четкость и выразительность грифеля.
Штрихи выходили немного грубоватыми и резкими. Я почти не стирала, рисунок удавался сразу, каждая линия или черточка оказывалась верной. Даже немного неправильный разворот головы лишь подчеркнул пронзительность глаз и решительное выражение лица. Длинные пряди волос, высокая шея, точеный подбородок и ямочка на нем – я рисовала Иоко и торопилась запечатлеть его лицо на бумаге, словно боялась, что он забудется, сотрется под гнетом повседневных дел. Словно мне угрожал утратой памяти сам замок Мертвяка, и потому мои пальцы торопливо старались запечатлеть на бумаге любимый образ.
Слезы уже не капали из глаз, они просто иссякли, пропали, оставив черную пустоту в душе. Ничто не радовало, ничего не хотелось. Мне уже было плевать на Мир Синих Трав, и только быстрое, судорожное рисование немного утихомиривало эту страшную боль внутри.
Легкая тошнота и головная боль не шли ни в какое сравнение с тем мраком, что творился в моей душе, с теми кровавыми ошметками, в которые превращалось мое сердце.
Я все рисовала и рисовала, а когда закончила, то дрова в камине прогорели, оставив высокую горку серого пепла. Передо мной лежал совершенный образ моего Проводника, с его пронзительным взором, гордо поднятым подбородком и улыбкой, такой родной и любимой. Я смотрела на рисунок и понимала, что образ Иоко выбит прямо в моем сердце, запечатлен навсегда, и я уже не смогу собрать частицы своей разбитой души. Больше не буду счастлива, не смогу двигаться дальше.
Что мне оставалось: заниматься с Зоманом? Зачем?
Медленно поднявшись, я достала карты Безвременья, собираясь убрать в них портрет, и рисунок с воронами, который я сделала в замке Каты, упал прямо к моим ногам. На нем появилась новая запись:
Я уставилась на буквы и пораженно замерла посреди комнаты. Да кто это пишет мне? Что за фокусы? Путешественник тоже решил давать мне советы?
Я схватила карандаш и быстро написала в самом низу рисунка: «Оставь меня в покое». Затем сложила свое художество в тетрадку и захлопнула ее.
В мансарде царила тишина, Бдук куда-то исчез, Зомана не было слышно. Глубоко вздохнув, я повесила рюкзак за спину и торопливо полезла под кровать. Меня тянуло в зал колонн, и я ничего не могла с этим поделать. Нужно было снова увидеть Иоко, хотя бы раз. К тому же он наверняка хотел есть, и я захватила со стола остатки запеченной курицы, шоколад и печенье.
Глава 34
Тяжелый рюкзак я оставила в комнатке Бдука, чтобы не мешал. Карты Безвременья надежно хранились в одном из его карманов, и я очень надеялась, что у Зомана нет к ним доступа. К залу колонн я добралась тихо и бесшумно, как мышка, и спряталась за высокими колоннами.
Мне хотелось увидеть Иоко, но сделать это незаметно. Казалось, что я взгляну на него и все пойму. Достаточно будет лишь посмотреть в лицо моего Проводника, чтобы определить, тяготеет ли над ним проклятие.
Но его не было на обычном месте. Только пустота и тишина.