…
Я щупала покрывало. Странной фактуры, как будто… я лежала на песке. Шевелила рукой, ощущая, как прохладные песчинки перекатываются между пальцами. Слева тянуло холодом и дымом, и… пустыней.
Глаза приоткрылись не сразу — я просто не могла разлепить ресницы, и с огромным трудом подняв руку, ощупала лицо — повязка… пропитанная каким-то отваром из трав. Над моей головой низко колыхался от ветра темный тряпичный полог… палатка? Палатка прямо на песке?
Левая рука ныла, но пальцы были зафиксированы жестко. В проем были видны тускло колыхающиеся светляки, но не видно неба — ни единой звезды.
***
От костра тянуло дымом и соблазнительно пахло мясом.
Огонь горел жарко, и я вытянула вперед грязные поцарапанные руки, перевязанные пальцы… наслаждаясь теплом. Грудь ныла. Боль расходилась кругами от того места, где под одеждой крепилась брошь. Золотая, как империал. От удара Иссихара у меня на коже теперь был отпечаток ожога — розовый круг, с едва заметным изображением птицы. Теперь я помечена, как лошадь — пока не заживет, носить мне тавро, как райхарцу.
«Защита. Очень старая» — вспомнила я слова матери Гебиона. Пустынники не подходили близко — держались в стороне, у моего костра — одного из трех на купол, сидели только двое — те самые, чьи голоса я слышала, пока спала.
Смуглые дочерна, сухопарые, жилистые, невысокие, как все южане. Под мужскими кади не было видно ничего, кроме напряженных темных глаз.
«Спасли» — сказали мне они. «За вами долг жизни, госпожа».
— Готово, — констатировал тот, кто проверял готовность мяса на костре.
Вместо вертела пустынники использовали стрелы, нанизав на них местный деликатес — длинную и упитанную змею, порезанную на крупные не аккуратные куски. Капли сокападали на раскаленный добела песок и шкворчали.
Сидеть на кошме, постеленной прямо на песок, было мягко.
Поэтому я — жевала. Молча. Давясь жестким мясом, песок скрипел на зубах. Проталкивая внутрь кусок за куском.