Фб '98 ,

В этом нет ничего нового для армии Понедельников. Так случается почти всегда. Но в этом «почти» — последняя надежда защитников. Мертвый человек, успокоившийся среди развалин, не видит всего этого. Но скоро увидит. Биологические часы, микроскопический комок клеток, отмечают приход определенного момента, когда, повинуясь неощутимому толчку, биологическое время мертвого организма потечет вспять, встречно вектору времени окружающего мира; когда законы смерти, определяемые процессами автолиза, пикноза, всего некроза в целом, будут для этого тела отменены. И момент настал.

В первые секунды даже самый внимательный глаз не заметил бы изменений. Но токи регенерации уже разбегались по мертвому телу: восстанавливались наружные мембраны клеток, окатыши клеточных ядер, лизосомы и митохондрии; с толчком ожило одно из двух сердец, погнав по сосудам кровь. Через минуту дрогнула правая рука; шевельнулись непроизвольно пальцы; судорожно дернулась, сгибаясь в колене, нога. Из горла мертвого человека вырвался каркающий звук, после чего человек задышал. С этой секунды в его пробуждающемся к жизни мозгу замелькали калейдоскопом яркие картинки из прошлого. Известно, что человек, умирая, видит всю прожитую им жизнь. То же самое предстояло теперь и этому воскрешаемому человеку, но в иной, чем обычно, последовательности.

Он видел свою жизнь, события протекали через его мозг одно за другим: от детства к юности, от юности к зрелости. Он видел их, переживал заново, и этот чисто субъективный его путь тоже вполне можно назвать путешествием во времени. Он видел…

…Отец и мать.

Отец — тихий инженер, затюканный бытовыми неурядицами на почве нескладного своего характера, ничего не видевший и не увидевший в жизни, кроме нелюбимой работы, возни обывателей вокруг и мрачных попоек в прокуренных кухнях, но тогда же — и тонко чувствующий интеллигент, поклонник де Шардена, способный непринужденно цитировать из Аквинского или Бэкона.

Мать — стержень семьи, целеустремленная, с блестящим умением противостоять жизненным неурядицам, практичная женщина, ничего не боявшаяся, никогда не избегавшая принимать решения, чему, видимо, в немалой степени помогала ее профессия врача «Скорой помощи». При этом она хорошо вязала: Вячеслав до сих пор везде носил с собой вязанный толстой шерстяной ниткой брелок-сумочку для ключей… Он видел…

…Детство. Гатчина. Лето. И озеро. Серебряные брызги и стоячая темная вода над омутами.

Они играли в войну. Они всегда играли в войну. Сколько себя Вячеслав помнил, все и всегда играли в войну.

Славик Карась забрался на крышу сарая и залег на раскаленном шифере, который жег обнаженные коленки и локти. Но стиснув зубы, как подобает настоящему взрослому мужчине, он прищурясь наблюдает за двором. Под рукой у него — верный кольт, грубо выструганный из деревяшки, с рукояткой, замотанной в изоленту, чтобы не занозить пальцы. Солнце печет неприкрытый затылок. От напряжения у Славика сводит ногу. Это очень больно, и он тихонько плачет, но никак не выдает лазутчикам противника своего присутствия на крыше. Он помнит, как учила справляться с судорогой мама, аккуратно массирует пальцами икру и лодыжку, чуть приподняв ногу, тянет носок. Судорога проходит, по ноге бегут мурашки. Это все еще болезненно, но более терпимо. Внизу появляется противник, Андрюха Костлявый, держит в руках уникальную вещь — заграничный игрушечный автомат, который может выдавать убедительный треск, стоит нажать на спусковой крючок, создавая тем самым вполне даже пристойную имитацию стрельбы. А еще он может выпуливать особые шарики, которые, впрочем, Костлявый давно частью растерял, а частью обменял у Макса Гуманоида на серию «Космос» и у Ромки Кактуса — на редкую лупу с трехкратным увеличением. Да, автомат Костлявого — предмет чернейшей зависти для пацанов из команды, однако, несмотря на единоличное обладание этой замечательной вещью, Костлявый остается Костлявым; боец из него никудышный, и сейчас Славик Карась легко и навылет прострелит его глупую бритую башку, а тот не сумеет даже воспользоваться своим совершенным оружием. Одно пока останавливает: необходимо выждать, подпустить противника ближе, чтобы не было потом сомнений, споров и взаимных упреков. Ближе… и еще ближе… И еще самый чуток ближе… Андрюха Костлявый идет медленно, топчет сандалиями траву, вертит бритой головой; перед майки на животе вымазан землей, и капли пота блестят у него на лбу и подбородке. Костлявый останавливается, облизывает губы и, словно заподозрив что-то, почуяв чей-то на себе пристальный взгляд, начинает поднимать голову. Ждать более бессмысленно и просто опасно, и Славик Карась, подхватывая деревянный кольт и с заготовленным криком-имитацией на устах «Трах-тах-тах!!!» вскакивает на крыше, но в этот самый неподходящий момент ногу его сводит во второй раз; от резкой боли он оступается, но, падая уже вниз, успевает увидеть смесь растерянности и почти животного ужаса на лице Костлявого Андрюхи.

В тот день, упав с крыши сарая, Славик Карась сломал левую руку. С первых же его шагов по жизни война проучила его, оставив отметину и на теле, и на душе.

Месяц после падения Славик провел дома под строгим присмотром матери. Интересно, что именно тогда, в дни вынужденной отсидки, он впервые прочитал «Машину времени» Уэллса, чтобы потом много-много раз перечитывать ее всю жизнь. Он по-настоящему увлекся идеей, изложенной в романе, она захватила его. В ней Славик нашел для себя замену той чисто мальчишеской тяге к приключениям, чаще всего подменяемой игрой в войну. А сцена гибели маленькой Унны расставила все точки над i. Война.

…Свой кольт с обмотанной изолентой рукояткой он выбросил в мусоропровод. А когда через месяц вышел во двор, то на предложение сыграть в очередное историческое побоище ответил по-взрослому твердым отказом. И даже новое прозвище, весьма, кстати, уважительное, данное ему в честь признания заслуг: Ветеран Отечественной, не принял. И никогда потом не жалел об этом. Через месяц Вячеслав собрал свой первый радиоприемник… Он видел…

Война. Все и всегда играли в войну. Вячеслав насмотрелся на многое в той прежней жизни, до Путешествия, но реальной войны в самом крайнем, грубом и грязном ее проявлении ему посчастливилось избежать. Как любой другой, не нюхавший по-настоящему пороха, он имел склонность к абстрактным рассуждениям о войне, ее побудительных мотивах и свойствах. Иногда он даже сожалел, что не довелось ему увидеть большой войны, этого экстремума человеческой нетерпимости, пика эмоциональных и социальных потрясений. В такие минуты он думал, что подобное знание каким-то образом могло бы обогатить его, помочь разобраться в потаенных особенностях мира, в котором ему суждено жить. Но такие минуты были редки, и самоубийственные мечты уходили, оставляя после себя саднящую боль в левой, сломанной давно и вроде бы давно вылеченной руке. Чаще Красев думал совсем иначе.

На войне невозможно быть просто наблюдателем, думал он.

На войне ты обязан будешь принять чью-то сторону, думал он.

На войне ты обязан будешь убивать, думал он. Ради этого, собственно, войны и ведутся, так думал он и благодарил судьбу, что не пришлось ему увидеть крови на своих руках.

Зато пришлось ему увидеть другие войны. Целое множество войн локального характера… Он видел…

…Военные игры. Ребята смеялись, ребята любили хорошую шутку, остроумный «подвыверт». Раз в неделю, по понедельникам, им, согласно расписанию занятий, приходилось тратить целый день на так называемую «спецподготовку» в стенах институтской военной кафедры — какая возможность проявить остроумие! Они называли это «войной по понедельникам» и веселились от души, без труда доводя туговатых на подъем майоров и полковников до белого каления… Он видел…

…Война была здесь другой, но суть ее всегда оставалась неизменной: столкновение идей, столкновение интересов и мировоззрений. Именно тогда он понял, что война всегда там, где общая сумма правд больше единицы. А ведь сколько людей — столько и правд. И нельзя назвать идеи и ценности другого человека ложью и злом потому лишь, что они не соответствуют твоей личной правде; для другого человека они — именно правда (субъекты, гордо заявляющие, что защищают зло, что для них «зло — благо и высшая ценность», выдуманы литературой самого дурного пошиба). А еще Вячеслав понял, что именно там, на тончайшей грани, на почти незаметном разделе правд, всегда начинаются боевые действия той или иной степени активности. И выхода, и компромисса нет; возможно только или принимать чужую правду, выбросив белый флаг капитуляции, или сопротивляться и наступать-наступать-наступать до победного конца. Таков мир, такова Природа, таково человечество.

Простая эта и банальная в общем-то мысль поразила его. Он искал покоя, но в ситуации перманентной войны не находилось места покою.