Я кладу письмо на кофейный столик и ошеломленно качаю головой.
Я с недоумением смотрю на пачку бумаг. Мы и правда были с ней близки – особенно в пору моего детства. И все же я не понимаю, почему она выбрала своей наследницей именно меня, а не маму или Эми, мою родную сестру.
В оконном стекле мелькает мое отражение, и я внимательно в него вглядываюсь. Что же со мной случилось? Любознательная девочка со светлыми косичками, ни на минуту не расстававшаяся с книжкой, превратилась в женщину, у которой, как это ни печально, нет времени ни на семью, ни на книги. Я пытаюсь вспомнить, когда мне в последний раз приходилось разговаривать с Руби, и в ушах раздается ее голос. Она сама позвонила мне в прошлом году перед Рождеством. Сказала, что хочет устроить у себя в магазине рождественский ужин, с индейкой и домашними булочками. Совсем как в старые времена. Я так и не смогла вырваться, но она все-таки позвонила мне на Рождество. Мама и Эми уже были на месте: я расслышала, как они смеются где-то на заднем фоне, и тут же напряглась. Руби это сразу почувствовала.
– С тобой все в порядке, Джун? – спросила она.
– Да, – солгала я, – все в порядке.
– Я знаю, ты очень занята у себя в Нью-Йорке, – в голосе Руби слышалось неподдельное огорчение, – но я все-таки надеялась, что ты приедешь.
– Мне очень жаль, но у нас столько дел, что я вынуждена оставаться в городе, – сказала я, окидывая взглядом свою квартиру, которую даже не позаботилась украсить. Елка для одного человека показалась мне пустой тратой денег.
– Ты собираешься когда-нибудь приехать домой, Джун? – спросила Руби. В ее голосе прозвучали старческие нотки, ломкие и хрипловатые, и это напугало меня. Старость всегда казалась мне чем-то ужасным.
– Даже не знаю, – честно ответила я, утирая непрошеную слезу. По правде говоря, я вообще не знала, вернусь ли когда-нибудь в Сиэтл. Уезжая оттуда, я понимала, что покидаю этот город навсегда. Лора Уайлдер[2] сказала однажды: «Дом – самое чудесное в мире слово». Но чем старше я становлюсь, тем яснее понимаю, что подобные сантименты не для меня.
Свое детство и юность я провела в Сиэтле. Наша маленькая семейка – мама, Эми и я – постоянно перебиралась с квартиры на квартиру. Надо отдать должное маме: она всегда без труда находила работу. Другое дело, что ей никогда не удавалось задержаться там надолго. Она торговала, работала официанткой, проверяла билеты в кинотеатре, но все это очень быстро заканчивалось. То она слишком часто сказывалась больной, то забывала про свою смену, то опаздывала, то что-нибудь еще… В конце концов она устроилась в маленький магазинчик прямо на нашей улице. Уж не знаю: то ли ей повезло с начальником, то ли она сделала выводы из собственных ошибок, но с тех пор ее больше не увольняли. В жаркие летние дни мы с Эми сидели на тротуаре напротив магазина и щелкали семечки. Мы разгрызали черные скорлупки и сплевывали шелуху в дренажную канаву у себя за спиной. С приходом покупателей автоматические двери разъезжались в стороны, обдавая нас прохладным от кондиционеров воздухом. В воздухе этом чувствовался аромат бананов и чего-то еще, не менее приятного.
Всю неделю мама усердно трудилась в магазине, а по выходным так же усердно развлекалась – с каким-нибудь очередным парнем по имени Марк, Рик или Мак. Многие из них играли на гитаре, и мама частенько отправлялась послушать их в какой-нибудь из городских баров. В такие дни мы с сестрой, стоя в дверях ванной, наблюдали за тем, как мама укладывает свои длинные волосы. Сначала она искусно подвивала их, а затем взбивала белокурые локоны и зачесывала их назад. Прическа щедро поливалась лаком для волос. Зеленые тени и розовые румяна превращали ее в настоящую красотку. Сбрызнувшись напоследок духами, она исчезала за дверью.