Дни потекли серой чередой. Касьян от скуки гонял голубей или забирался на самую крышу и смотрел на город. Вон Большаковская набережная, и угол дома виден, где ему так хорошо жилось. А вот и Гришкин отель. Что он там поделывает, оболтус? Развлекается, поди. Среди людей ведь. Хоть бы кто заблудился, случайно забрел в башню, от дождя спасаясь. Так и с ума сойти недолго в одиночестве. Голуби – не в счет.
Желания всегда исполняются, какими бы безумными они ни казались вначале. В ту ночь Касьян спал тревожно. Он снова видел набивший оскомину сон.
Липкий, навязчивый кошмар гонит домового по винтовой лестнице вверх. Но это не башенная лестница, совсем другая, из прошлой жизни. Он должен вспомнить что-то важное, пока не оборвалось сновидение. Касьян это знает, поэтому торопится, скорее, на самый верх. Лестница заканчивается, он протягивает руку к маленькой дверке над головой и… просыпается.
Сердце колотится, отдаваясь ударами в висках. Нет, еще какой-то звук. Посторонний, осторожный и оттого различимый.
Ну и дела. Вверх по лестнице идет девчонка лет семнадцати. Мокрые от дождя волосы спутались, упали на лицо, а она словно не замечает. Хватается бледными руками за гнилые перила. И упорно идет вверх. Откуда она здесь, в такое время?
Только рассвет забрезжил. Касьян посмотрел вниз – никакого транспортного средства. Пешком пришла из города? Домовой осторожно двинулся следом. Куда это она? На крышу! Уж не прыгать ли собралась? Глаза-то как горят решимостью. А руки дрожат. Не то от холода, не то от сомнений.
Девушка меж тем добралась до самого верха. Толкнула железную дверь. Та заскрипела, взметнулись в небо потревоженные голуби.
– Кх-м… – кашлянул в кулак Касьян, – доброе утречко тем, кто не спит.
Девчонка вздрогнула, обернулась. Глаза расширились. От ужаса, наверное. Вот ведь непонятный народ самоубийцы. Только что прыгать собиралась, а тут рядового домового испугалась.
– Ты кто? Уйди! – вжалась в стену, с домового глаз не сводит.
– Куда ж я пойду, я здесь живу. Это ты без спросу пришла, меня разбудила, голубок моих потревожила. Потеряла что-нибудь? Или на город пришла посмотреть? Так это позже надо, как туман рассеется. Вид хороший отсюда открывается, это ты верно подметила. Но туман только после восьми пропадет. Ты пока подожди, присядь, в ногах правды нет.
– Уйди, я сказала, сгинь, – девчонка сорвалась на крик. Губы дрожат – не все потеряно.
– А, ты прыгать собралась, так бы и сказала. Только ведь надо знать как. А то сиганешь лицом в асфальт. Как потом тебя опознавать будут? Красивая девушка и умереть должна красиво. Поэтому падать лучше на спину. Иди сюда, я тебя научу.
– Отстань, я все равно прыгну. Можешь смотреть, если не слабонервный.
– Я-то слабонервный? Да я таких перевидал на своем веку. Может, я здесь специально инструкции давать приставлен. Чтобы в лучшем виде, так сказать. Кстати, ты записку предсмертную оставила? Вижу, что оставила. Вот ведь бюрократия какая сильная штука. Даже сюда добралась. В самую интимную часть жизни.
– Заболтать пытаешься? Не получится, я все решила.
– А разрешение спросила? Решила она!
– Не у кого мне разрешение спрашивать. И не нужно мне оно.
– Так уж и не у кого. А у дочери своей спросила, что она обо всем этом думает?
– Нет у меня никакой дочери и не будет уже никогда. Уйдешь ты, чучело лохматое?