Шон вытягивает ноги и качает правой из стороны в сторону, стукая носком пыльного кроссовка о деревянную ножку стола. Тук-тук-тук. Он выглядит сонным и меланхоличным, зато его нога отстукивает нервный бит. Даже сейчас его разрывает от противоположных ощущений, и эта нервозность передается сидящей напротив Клеменс. Чтобы вернуть себе самообладание – в висок назойливо бьется мысль, что один удар по лбу Шону совсем не повредит, – она перебирает в уме названия картин. «Первая годовщина смерти Беатриче», Россетти. «Милосердный рыцарь», Берн-Джонс. «Видение Данте», Россетти. «Ламия», Уотерхаус.
Который год она думает, что просто принимает желаемое за действительное.
А на самом деле сошла с ума и бредит.
– Когда ты будешь полностью уверена? – спрашивает Шон. Клеменс выныривает из водоворота картинных образов, почти с облегчением оказываясь в шумном ирландском пабе.
– Что?
– Очнись, мелкая! – Друг пинает ее той самой ногой, которой до этого стучал по ножке стола. – «Доброе утро, звездный свет! Земля говорит: “Здравствуй!”». Когда ты будешь уверена
Чтобы понять, о чем он толкует, у Клеменс уходит секунд десять.
– Я не знаю. Надеюсь, что мне все разъяснит «Шиповник».
– Цикл Берн-Джонса? Почему именно он?
Теперь настает черед Клеменс загадочно ухмыляться, чувствуя небольшое превосходство над приятелем.
– Он ближе всех, в Оксфордшире. Я свожу туда Теодора, покажу ему полотна и… Не знаю. Пойму все окончательно?
Шон жует добытую неизвестно откуда зубочистку. Он сгрызает ее наполовину, прежде чем выдать приговор:
– План у тебя – дерьмо. На этот «Клоповник» он может и в интернете насмотреться, айпад ему принеси да сунь под нос. Что тебе действительно нужно – если хочешь получить свои доказательства – так это… – Он понижает голос и горбится, пригибая голову так, что отросшие пряди волос ложатся прямо на влажную от кружки столешницу. Клеменс приходится последовать его примеру. – Так это найти всех друзей нашего мистера Ти и расспросить их обо всем, не вызывая подозрений.
– И как нам, по-твоему, это сделать? – фыркает Клеменс и выпрямляется. – У него
Бровь Шона выгибается такой дугой, будто вот-вот готова сорваться со лба и начать жить собственной жизнью.
– Что, ты и
Замечание о матери неприятно колет ее под ребра. Клеменс обиженно дуется.
– А ты говоришь, как Теодор! – возмущенно бросает она в ответ, на что Шон даже не ведется. Он снова делается безучастным, падает внутрь себя: Клеменс видит, как тускнеет его взгляд, как морщинка над бровями разглаживается. Сейчас Шон действительно кажется ей школьником или первокурсником. Он не похож на взрослого ни внешностью, ни поведением, и только знания выдают в нем человека лет тридцати.
– Шон, – зовет она осторожно. Тянется к нему через стол и легонько касается его руки. – Мне нужен твой совет.
Шон вздрагивает.