Вьюрки

Несчастный Степанов по-прежнему бился головой об стену, подвешенный в воздухе неведомой силой. Видно было, как отчаянно он напрягает шею, чтобы хоть немного смягчить удары. На обоях расплывалось кровавое пятно.

Никита первым решился подойти. Он ухватил Степанова за пояс, но в то же мгновение как будто сам воздух, уплотнившись, толкнул его в грудь, да так сильно, что Никита чуть не упал. А вот Пашка, тоже попытавшийся приблизиться к Степанову, все-таки свалился, получив удар в челюсть непонятно чем и от кого.

– Я предлагаю всем вместе, так сказать, навалиться. С троими сразу сложнее справиться будет…

Хотя удивляться дальше было, пожалуй, некуда, Никита все-таки удивился. Потому что сказал это собаковод с Лесной улицы, задумчиво поглаживая бородку. Кажется, и голоса-то его Никита никогда не слышал. Но важнее всего было то, что собаковод говорил дело.

На счет «три» они навалились, как и было предложено, на Степанова с разных сторон и принялись тянуть его вниз. Что-то шустрое и невидимое раздавало им щипки и тумаки, дралось яростно и с какой-то мелкой, почти смешной злобой – дергало за уши и за волосы, цапнуло Никиту за руку. Острые зубы прокомпостировали предплечье, оставив кровавый овал, он прекрасно их почувствовал, но так ничего и не увидел.

Собаковод сгорбился, застонал, и его курчавые темные волосы вдруг встали дыбом. Точнее, двумя пучками-рожками, как будто в этом унылом с виду дяде проснулся внезапно не то бес, не то сатир.

– На спине оно, на спине! – крутя головой, крикнул он. – Шею грызет!

И Никита сообразил, что за волосы собаковода тянут – точнее, тянет та самая штука, которая до этого кусала и колотила их, а теперь запрыгнула бедняге на спину. Собаковод кряхтел и корчился, но из последних сил держал Степанова за ногу.

– Не отпускай! Тянем! – завопил Пашка. – И раз, и два!..

Обмякшее тело Степанова рухнуло на пол. Наверное, злобная штука ослабила хватку, переключившись на собаковода. Тот юлой вертелся по комнате, повторяя, чтобы это с него сняли, сняли, сняли… Никита, придерживая одной рукой стонущего Степанова, другой нашарил у стены какую-то палку и ударил собаковода по спине, между лопаток. Палка оказалась кочергой, Никита понял это за секунду до удара и успел с ужасом подумать, что сейчас он сломает ни в чем не повинному, вообще ему не знакомому человеку позвоночник. Но кочерга шмякнулась обо что-то плотное сантиметрах в десяти от потертой джинсовой куртки, раздался истошный визг, и собаковод, держась за загривок, метнулся к двери. И не удрал со всех ног, как можно было ожидать, а придержал ее, чтобы Никита с Пашкой смогли беспрепятственно выволочь Степанова.

– Очень признателен, – прохрипел собаковод уже в коридоре. – Мы, к сожалению…

– Никита, – торопливо представился Павлов, опасаясь, как бы эта внезапная учтивость не замедлила их бегство.

– Яков Семенович.

Они вылетели на террасу, дверь была распахнута, и за ней уже толпились взволнованные дачники. Ближе всех отважились подойти плачущая Ирина и Катя. «Ну конечно, Катя, – в последнем рывке к крыльцу подумал Никита, – куда же без Кати».

Все смотрели на них, а Катя – нет. Она смотрела куда-то им за спины, в глубину дачи, причем глаза у нее были совершенно круглые.

Они скатились с крыльца и рухнули, задыхаясь, в траву. Вьюрковцы тут же обступили их плотной стеной, и никто не заметил, как Катя кинулась к входной двери и захлопнула ее. Она подергала за ручку, убедилась, что замок защелкнулся, а потом заглянула через окно террасы внутрь. Отпрянула, снова заглянула и, помедлив, вернулась к остальным дачникам.

Гена с Цветочной улицы, работавший, пока не ушел в бизнес, фельдшером на скорой, обработал раны на шее у Якова Семеновича, перевязал и сказал, что ничего страшного, если только у зверя, который его искусал, нет бешенства. Яков уныло взглянул на него и промолчал. А вот у лежавшего без сознания Степанова Гена диагностировал «как минимум сотрясение». Да еще и у Ирины пришлось доставать пинцетом из ранок осколки зеркала.

– Я б зашил, но вы как хотите, – флегматично сказал Гена, налепив последний кусочек пластыря ей на щеку.

Тем временем группа особо отчаянных дачников во главе с Никитой обследовала дом – снаружи, внутрь никто больше идти не хотел. Постепенно было установлено, что за пределами дачи не происходит ничего интересного – то есть вообще ничего не происходит. Однако внутри продолжало стучать и грохотать. Одному смельчаку, решившемуся заглянуть в разбитое окно, прямо в лоб прилетела сковородка – хорошо хоть, что новая, с антипригарным покрытием, а не чугунная. Никита подобрал с земли яблоко и бросил внутрь. Глухого спелого стука, с которым обычно падают яблоки, никто не услышал, а сам фрукт тут же был выкинут обратно на улицу. И с такой силой, что Никита заработал бы отменную шишку, если бы не отскочил в сторону.

Что бы ни бесчинствовало в доме Степановых, наружу выйти оно либо не могло, либо не хотело.