Кровь из раны уже почти не текла, обильно выступивший пот приятно холодил лоб. Стася стала легкой и пустой, ей было почти хорошо. Только куда-то запропастился Дэнчик, вытащивший Стасю в этот чертов поход, и она никак не могла его найти – он прятался за деревьями, шуршал и чирикал в листве, подкидывал ей под ноги вместо хлебных крошек грузди, похожие на сухие белые кости, – чтобы Стася знала, куда идти.
По дороге с облаками…
Переплетенный корнями земляной столб вспучился перед ней – огромный, выше темных елок, которые обступали тропинку. С него сыпались иголки и черные лесные муравьи.
Конечно, это был Дэнчик, она наконец нашла его. Стася улыбнулась и шагнула ему навстречу.
Возвращение
После всего, что случилось за последние несколько дней, Вьюрки как-то сникли, растерялись. Никто не бродил по улочкам, не копался в огородах, не стучал топором у дровяного сарая. Пашка валялся на даче с высокой температурой – укушенная нога, на боль в которой он так долго, по-пацански старался не обращать внимания, наконец распухла до глянцевого отека. Гена ставил ему компрессы, ругался, пугал гангреной. У бывшего фельдшера хлопот и без Пашки хватало – сменить очередную повязку обтесанному топором Павлову, который только чудом лишился всего-то кончика пальца вместе с половиной ногтя, загнать обратно в постель неугомонную рыбачку Катю, у которой он подозревал сотрясение. Отпоить дефицитным корвалолом председательшу, она совсем плохая стала – то оживала, суетилась, поговаривала даже об очередном общем собрании, – а то вдруг забивалась в какой-нибудь дальний угол и молча обливалась там слезами. Все удивлялись, как быстро и бесповоротно подкосило Клавдию Ильиничну внезапное вдовство, превратив из важной, самоуверенной командирши, на которой, можно сказать, все Вьюрки и держались, в жалостного вида старуху. Петухов, считавшийся – и, возможно, вполне заслуженно – бесполезным подкаблучником, был ей, оказывается, необходим, как запаршивевшая кривая рябинка бывает необходима крепкому на вид забору. Сруби ее, и забор сразу завалится без невзрачной своей опоры.
Но не только в Петухове было дело. По ночам Клавдии Ильиничне снился один и тот же сон – как гонится она по Вишневой улице за той пришлой девчонкой, про которую столько разговоров было, и не может догнать. Девчонка исчезает, проваливается сквозь землю, распадается дождевыми нитями, и Клавдия Ильинична плачет: проворонила, упустила вестницу из нормального мира, живое доказательство того, что Вьюрки не одиноки в свихнувшейся Вселенной… Будь она там, точно бы остановила, уговорила – и не таких на собраниях уговаривала, когда тарифы опять повышали. Упустила, не повидала даже, карауля в гараже бесполезную ведьму Катьку.
Детей гулять не выпускали, одна Юки, беспризорная и отважная, гоняла по Вьюркам на велосипеде. Леша-нельзя, которого приютила сердобольная Зинаида Ивановна, ведьма травяная, иногда сбегал и составлял ей компанию – то обругает многоэтажно из-за угла, то грязью забросает. Проявлял, в общем, внимание.
Никита и Катя торчали на рыбалке часов с шести, а клева все не было. Каждый раз, перезабрасывая удочку, Никита отставлял в сторону забинтованный безымянный палец. И думал, каким непривычным будет казаться этот укороченный, ставший в одночасье калекой палец потом, когда заживет.
Еще непривычнее было представлять Светку Бероеву мертвой. Гена рассказывал, что ей буквально оторвали голову, дивился физической силе того, кто это сделал. Никита пытался объяснить, что Светку убил ее собственный муж, но Гена ему не поверил – ведь объеденный скелет Бероева валялся в подвале среди прочих костей. Катя говорила, что заложный мертвец, когда отомстит, успокаивается и превращается в мертвеца обычного, мирно гниющего… Я ее только толкнул, твердил про себя Никита, уставившись на поплавок, только толкнул, а может, она бы и сама упала.
И теперь надо было привыкать жить с мертвой Светкой в голове.
Катя сидела чуть поодаль – в растянутой футболке и многокарманных, перемазанных в речной глине штанах. Горло она замотала платком, а лицо по-прежнему было в припухших лиловых кровоподтеках. И глаз заплыл, как у дворового шпаненка.
Никита не знал, о чем с ней говорить. После гаража, после белого огня, после Усова, после вообще всего. Спросил пару раз, не болит ли голова, полюбопытствовал, на что тут лучше берет, одолжил у нее прикормку – какое-то серое самодельное месиво – и, не рассчитав, плюхнул плотный комок у самого берега, на мелководье.
– Вот поэтому я всегда рыбачу одна, – заметила Катя. Голос у нее по-прежнему был сиплый.
Мальки закипели у берега, уничтожая прикормку со свирепостью пираний. А дальше, над темной водой, плыли клочья нежного тумана.
– Это к жаре или к дождю? – спросил Никита.
– А тут все всегда к жаре. Полудница жару любит…
– Потому и лето?
– Потому и лето.
Никита вспомнил, как проснулся сегодня от меланхоличной телефонной песенки, упал с кровати, чуть не потерял сознание от полыхнувшей во всем теле боли, еле дополз до стола… И только потом понял, что это будильник, который он сам же и поставил накануне, когда черт его дернул попросить Катю взять его с собой на рыбалку. Она же сама ему говорила, что рыбалка отлично успокаивает нервы. Телефон показывал 5:30 утра, 31 октября. Чушь какая, подумал Никита, глядя в окно – на вишню, которая цвела уже в третий раз.
ebooksa