Вьюрки

– Ты… ты не из Вьюрков?

Стася, всхлипывая, мотнула головой.

– А здесь как оказалась?

– Не зна-а-аю…

– Тихо, не вопи. Ты мне скажи… правду только. Там, снаружи… все как раньше? Ну там, мир… он на месте? Ничего не творится?

– Не твори-ится.

– Все в норме, да? Что там сейчас?.. Ну, год хоть какой, месяц?

– И… июнь.

– Как июнь?! Мы же тут уже… Там тоже время остановилось?

Стася опять замотала головой и разревелась:

– Я ничего не зна-а-аю…

– Да тихо ты! – нервно выдохнул Никита. – Ладно, не знаешь, так не знаешь. Тебя как зовут?

– Настя, – Стасей она была только для Дэнчика, который теперь… которого теперь…

И в это мгновение сверху раздался его голос.

– Ста-ась! – надрывно, со слезами звал Дэнчик. – Стась, ты где? Стася-а-а!

Между словами слышались рычание и стоны, а Стасе чудилось, что она различает и чавканье, и влажный треск отрываемого живого мяса. Она зажала уши руками и юлой завертелась на месте. Точно так же она кружилась от боли и обиды много лет назад, в детском саду, когда новый мальчик Дэнчик, то есть тогда еще Дениска, изо всех сил дернул ее за соломенный шнурок косички…

Стася налетела на что-то, с грохотом опрокинула, и Никита, глядя на гнутые ножки завалившейся набок тумбочки, нахмурился. Потом откинул ногой тяжелый край ковра и увидел дверцу в подпол. На секунду обрадовался – вот где можно спрятать пока девчонку, – даже успел дернуть за кольцо, приподнять дверцу, но тут же вспомнил про ползающего там, в темноте, обглоданного Бероева. Конечно, проще и, наверное, безопаснее всего было бы выпустить пришелицу из нормального мира на улицу – но ведь убежит, дурища бестолковая, исчезнет, так ничего и не рассказав. Он сам точно убежал бы. Никита растерянно взглянул на Стасю – и заметил у нее за спиной дверь подлестничной кладовки.

Бормоча что-то неопределенно-успокаивающее, Никита затолкал ревущую Стасю в кладовку, как перепуганную кошку в переноску, повернул ручку и бросился вверх по лестнице.

Он запнулся о коврик и головой вперед, теряя равновесие, влетел в комнатушку с косым потолком. Сначала заметил звезды на потолке – флуоресцентные наклейки, которые днем копят свет, а ночью горят призрачными огоньками. И только потом увидел бьющиеся на полу бесформенные кожистые туши. Под ними растекалось алое пятно, на стенах тоже обильно густела кровь, даже на потолок попали яркие брызги. И из-под чавкающих, чмокающих туш тянулась к Никите объеденная рука, на которой уцелело несколько крупных, коротковатых пальцев. Эта рука еще шевелилась, и розовел заусенец у ногтя на указательном.

Никита закричал, размахнулся топором – и тут сзади на него прыгнула Светка Бероева. Он никогда бы не подумал, что в ее тонком и длинном теле столько силы. Светка оплела Никиту собой, как плющ оплетает дерево, и повалила на пол. Каким-то чудом он высвободил руку, ту самую, в которой был зажат топор, но не смог ударить – женщину, соседку, с которой стоял в медлительной очереди к магазинчику и обсуждал погоду… Светка завизжала и укусила его за щеку. Никита безуспешно попытался отцепить ее от себя, и они вместе выкатились из комнаты. Она била его острыми коленками в живот и кричала так истошно, что пена выступила в уголках узких ярких губ, а Никита твердил одно и то же: