Человек с чужим лицом

Тут пришла пора крепко задуматься Артему.

Глава 25

Бунт

Казарин жалеет, что не схлопотал «вышак», оценивает по достоинству преимущества «шерстяной» зоны, следит за приключениями Робинзона на острове Набухшей Шишки, слышит наконец окончание метафизической считалки и узнаёт, что в СССР господствует рабовладельческий строй.

Сотрудники органов собственной безопасности выкрали Казарина прямо из его кабинета совершенно беспрепятственно, и уже из одного этого ему сразу стало ясно, что его арест санкционирован свыше. Сперва его окунули в Светлопутинский следственный изолятор, в камеру-холодильник с температурой не выше плюс пяти. Изредка выводили на допросы, пристегивая наручниками к батарее в кабинете на много часов. Но там хотя бы можно было согреться. Поначалу Артем упорно молчал, отплевываясь выбитыми зубами, и напряженно ждал, что вот-вот в дверях вырастет фигура пламенного чекиста Ивана Ивановича, который накажет его мучителей и именем Андропова вытащит Казарина из этого ледяного ада. Но минуты складывались в часы, часы — в сутки, а никто не появлялся. О том, что Андропов находится в состоянии овоща и единственное, что поддерживает его растительное существование, — аппарат искусственная почка, Казарин узнал много позже, уже тюрьме, которая всегда жадно ловит все прилетающие с воли слухи. Особенно — о здоровье вождей, которое в сознании любого зэка напрямую связано с самой желанной для него в мире вещью: амнистией. Это, разумеется, если очень повезет и вождь склеит ласты.

Провалившись наконец от всего этого трындеца в спасительное беспамятство, Казарин очнулся уже в шкуре осужденного. Самый гуманный суд в мире выбрал для него верхний предел лишения свободы по «мокрой» сто второй статье — «Умышленное убийство при отягчающих обстоятельствах»: 15 лет тюрьмы. Дальше была только высшая мера, и Артем сильно жалел, что судьба не даровала ему этого «дальше». Отягчающими обстоятельствами были признаны шокирующие факты, сопровождавшие гибель подполковника Стрижака. Очередным «сюрпризом» от того, кто ведал Артемовой судьбой, стала новость: отбывать наказание ему придется не в специальной зоне, где мотают срок нечистые на руку менты и прокурорские работники, а в самой обычной тюрьме. А как трепетно относятся зэки к бывшим законникам, Казарину было известно во всех оттенках цветового спектра.

Однако пока, к его собственному удивлению, его не трогали. Впрочем, зона, куда она попал после суда, была необычной — «шерстяной». В отличие от заурядных «красных», где инициатива полностью в руках тюремного начальства, которое прессует зэков как хочет, и «черных», где верховодят воры в законе, здесь всем заправляла «шерсть» — блатари, вставшие на путь предательства воровского закона и сотрудничества с системой. С одной стороны, это обеспечивало зашкаливающий уровень беспредела — но только по отношению к тем, кто мешал тюремному начальству Вообще, вся система воровского хода, как с усмешкой подумал однажды Казарин, является зеркальным отражением власти Советов (которая по большому счету ее и породила). Воры в законе — это все равно что Политбюро. Под ними ходят положенцы и смотрящие — активисты из среды блатных. Это примерно ранг секретарей обкомов и райкомов. Даже воровской общак мало чем отличался от партийных взносов.

Казарин вертухаям, очевидно, был совсем не интересен: права не качал, режима не нарушал, абсолютно ничем не выделяясь из мышино-серой массы зековского быдла. В которой, впрочем, попадались порой довольно любопытные экземпляры. Как, например, плешивый субъект в халате с драконами. Ему даже еду доставляли из ресторана. Казарин уже знал, что погоняло у него Гладкий, что он — вор в законе и открытый педераст. Возможно, единственный «петух», которого когда-либо короновали воры. Интересно, за какие заслуги…

Пока Казарин генерировал эти путаные мысли, в камере да и на всей зоне что-то успело измениться. Артем не столько увидел это, сколько почувствовал. Тюрьма гудела.

— Что происходит? — выбрав подходящий момент, спросил он своего нового приятеля.

— Да тут, видишь ли, какая закавыка… — задумчиво пробормотал в ответ Рэмбо. — Нашим смотрящим и положенцам вдруг не понравилась кормежка. Сначала катили на пшенку — мол, крупа, петушиная пища, жрать нельзя — зашквар. Ладно, начальство заменило ее на картофан — обратно не так: его, мол, дерьмом удобряют. Тогда стали давать тушеную капусту — еще того не легче: козлиная еда! А сегодня несколько камер забросали баландеров кусками хлеба — мол, хлеб коммунисты растили, не хотим ничего от них брать! Маразм, короче! Много лет жрали — и ничего, а теперь вдруг стало зашкварно. На самом деле «шерсть» что-то не поделила с администрацией и теперь таким образом права качает. Зона-то хоть и «шерстяная», а свои подводные течения и тут имеются. Главное — вовремя их чувствовать и выбирать попутное…

Проведя этот своеобразный ликбез, Рэмбо сразу куда-то отлучился по своим делам, благо возможность таковая имелась: из хаты в хату охрана пускала охотно любого, кто знал условный стук. Это — если дела были действительно важные и охранцы были с этим согласны. А так живое общение с соседними камерами обычно происходило через «кобуры» — небольшие тайные отверстия в стене. Через них отправлялись и малявы, и «запрет» — вещи, не положенные зэкам: алкоголь, трава и героин. К окнам соседних зданий были протянуты «дорожки» — нитки, по которым ездил туда-сюда контрабандный груз. В исключительных случаях зэки таскали «грев» из камеры в камеру в «тухляке» — анальном отверстии: сворачивали торпеду в целлофановой оболочке — и вперед. Зашкваром, что характерно, это не считалось ни для почтальона, ни для вещей, находившихся в такой своеобразной «посылке».

А местные «черти» между тем придумали себе новое развлечение. В облупленный эмалированный тазик, в котором вся камера стирала белье, уселся один чертила без штанов. Воды ему подлили так, что из нее выглядывал на поверхность только здоровенный, набухший от долгого воздержания набалдашник. Шнырь сбегал к параше и минуту спустя принес двумя пальчиками тощего усатого таракана. Насекомое посадили на островок Набухшей Шишки, и оно панически заметалось по небольшому бугорку суши, но так и не отважилось с него уплыть. Судя по блаженной морде сидевшего в тазу зэка, он был близок к пику наслаждения. Казарин сплюнул и отвернулся, чтобы не видеть извержение вулкана на красном острове.

За колючкой играли карлики — прозрачные, с бритыми наголо, как у всех здесь, черепами, испещренными болячками и пятнами зеленки, будто проказой. Дети зоны. Рожденные здесь, они никогда не знали свободы. Приплод тех исчадий ада в женском облике, которых советская власть не решилась выпускать на волю даже после родов. Бесполые карлики, похожие на малолетних узников концлагеря, монотонно твердили безжизненными голосами:

Стояли звери Около двери. Они кричали, Их не пускали. В них стреляли, Они умирали. Но нашлись те, кто их пожалели, Кто открыл зверям эти двери. Их встретили песни и звонкий смех. А звери вошли и убили всех… * * *

На утренней проверке Рэмбо был зол как черт.

— Вот это уже перебор, — свистящим шепотом жаловался он Артему, пока оба они стояли в раскорячку лицом к стене в числе других зэков. — Ох, и пойдем мы все под молотки![32] Не думал, что так все обернется. Но теперь уже поздно, назад пути нет…

Затем сидельцев Артемовой камеры пинками выгнали на плац. Там, на морозе, уже толпилось чуть ли не все подневольное население тюрьмы.

— Шапки долой, сучье племя! — раздался повелительный оклик со стороны серой кучки шинелей, согревавших объемистые телеса высшего тюремного начальства.

Над толпой зэков пронеслось глухое ворчание — не каждый день их обзывали суками. Но вслед за тем инстинкт повиновения забитых людей сработал, и разномастные ушанки полетели на снег. Артем не поверил своим глазам: на лбах многих зэков жирно чернели какие-то надписи.

— Что это? — шепотом спросил он у стоявшего по правую руку Рэмбо.