Дьявол по соседству

Члены клана напирали, лишая Мейси света и воздуха.

Она ощущала лишь прикосновение их сальных тел, смрад шкур, которые они носили и смеси костного мозга и жира, которой они себя натирали, отвратительного, пахнущего тухлым мясом вещества. Все они трогали, ощупывали ее. Ногти царапали до крови, зубы рвали кожу, языки слизывали пот с груди, а влажные распухшие губы прижимались к ее ранам и губам. Липкие руки раздвигали ей ноги, и в легких не было воздуха для крика. Ни один мускул не подчинялся, пока новые руки протискивались к ней, натирали ее жиром и маслом, пока она не стала блестеть так же, как они. А затем, затем...

Затем она закричала, резко и пронзительно. Крик ее эхом разносился по церкви, пока она мотала головой из стороны в сторону, не в силах выдержать ужас происходящего. Крик стих, когда множество ртов и языков облепило ее лицо.

Поэтому Мейси ничего не видела.

Не видела разрисованного, блестящего от жира мужчину, облаченного в окровавленные, рваные шкуры людей и животных, в шапке из скалящейся собачьей морды. Она не видела его, и руки, прижимающие его к ней, но почувствовала, как его пенис скользнул у нее между ног, словно набухшая змея. Давил все выше и выше, входя в нее, пока она содрогалась, лягалась и выкрикивала имя единственного человека, который, как ей казалось, защитил бы ее.

 Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, Луис, пожалуйста, не дай им, не дай им, не дай им сделать это со мной, не дай им уничтожить меня вот так...

Но там были лишь члены клана, хватающие, щупающие и удерживающие ее. До синяков тычущие в нее грязными пальцами, целующие, лижущие ее, покусывающие заостренными кончиками своих зубов. Она была погребена заживо под их телами, смердящими кровью, экскрементами и содранными шкурами. Мужчина лежал на ней, тот, которого выбрала Охотница, проникал в нее, причиняя боль, скакал на ней, хрюкая, как боров, изо рта у него зловонными нитями свисала слюна.

Когда его семя пролилось в нее, и его тело напряглось и задергалось, она издала последний крик, разрывающий ее изнутри, превращающий ее душу в кровоточащую расселину, которая поглощала все, чем она была, или могла стать, затягивала в черную кипящую пустоту доисторической эпохи...

72

Луис всматривался в темноту за окном. Он понимал, что должен бежать как можно дальше, пока они не вернулись. Но, казалось, его это не волновало. Все рушилось, и внутри и снаружи, и он утратил решимость. Он вспоминал то, что сказал ему Эрл, тогда, у изгороди.

Мы - инструменты собственного уничтожения! В каждом из нас есть заряженный пистолет, и колоссальный популяционный взрыв спустил курок. Да поможет нам Бог, Луис, но мы истребим самих себя! Звери из джунглей! Убивающие, насилующие, грабящие! Бессознательное генетическое побуждение уничтожит все, что мы создали, выпотрошит цивилизацию, истребит человечество, как крупный рогатый скот, потому что мы охвачены первобытными потребностями, и в нас бушует память рода!

Сейчас это звучало уже не так безумно, как тогда.

- Ты все еще веришь в теорию гена?

Эрл сидел, закрыв лицо руками.

– Да, абсолютно. Позволь мне предаться здесь некоторому дарвинизму, Луис. Ибо, если естественный отбор действует, то в каждом из нас заперта генетическая склонность к охоте и убийству, устранению соперников. Я говорю о звере, живущем в нас. Этот зверь является самой сутью того, кем и чем мы являемся. Именно он вызвал все это. Зверь. Первобытный хищник внутри нас всех, дитя рассвета, темный охотник, дикость и жестокость, формирующие основу человека-зверя.

- Зверь, - произнес Луис. - Я видел его. Смотрел ему в глаза.

Эрл кивнул.

- Да, и это тревожное зрелище, не так ли? По своей сути мы - звери, и никто больше. Звери. Мы выползли из бессмертной слизи творения с желанием убивать, и это желание по-прежнему живет в нас. Прямоходящие звери с дикими инстинктами, унаследовавшие варварские качества. Мы можем писать стихи и сочинять музыку, строить города и микрокомпьютеры, посылать зонды на Марс, но в душе, в своей черной маленькой душе мы остаемся обезьянами меоценового периода и охотящимися питекантропами. Любовь, ненависть, жадность, желание, жестокость, война. Любовь - это романтическая адаптация репродуктивного инстинкта. Материализм - это просто выражение животного инстинкта желать чего-либо. Национализм, наш ура-патриотизм, - это не что иное, как древний животный позыв захватывать и защитить территорию, а война ... да, даже война, это всего лишь более ярко выраженный территориальный импульс нападать, убивать, отнимать у других то, что им принадлежит, и присваивать это себе.

Луиса интересовал вопрос: что же активировало этот чудовищный ген? Что привело в действие этот регресс, эту первобытную память?

- Что стало механизмом, Эрл? Влияние чего именно высвободило все это, да еще в таком масштабе? Перенаселение? Стресс?