Нет, это был не
Этот Дик Старлинг был покрыт грязью, волосы взлохмачены. Он был совершенно голым, а его возбужденный член стоял колом. А его глаза... Боже, холодные и темные, словно подводные пещеры. От него исходил густой смрад крови, смерти и чернозема. В руках он держал окровавленный топор.
- Привет, Луис, - глухо произнес он. - Я хочу забрать себе эту маленькую "дырку", могу оставить и тебе немного. Это будет справедливо, как считаешь?
Дик Старлинг превратился в монстра...
31
В голове у Бенни Шора будто был зеркальный лабиринт, вроде тех, которые бывают на карнавале. Смотришь в одно зеркало, и ты - сплющенный маленький карлик, в другое - и ты тощий, как скелет. Поворачиваешься налево, и тебя уже десять, направо - и тебя уже пятьдесят Бенни Шоров. Иногда это - директора Гринлонской школы, иногда - маленькие мальчики с испуганными лицами, заблудившиеся в экспрессионистском беспорядке собственных мыслей.
Осторожно, осторожно, Бенни, эти мысли убьют тебя.
Видишь, как они сверкают?
Видишь, как отражают свет их острые, как бритва края?
Да, да, не торопись, потому что иначе эти мысли вскроют тебя, вывалят из тебя все кишки красной, влажной кучей.
Переехав Билли Суонсона, Шор направился домой. Он выбрал самый неторопливый маршрут по Тесслер-авеню, вдоль реки. Спешить ему было абсолютно некуда. Когда головная боль, наконец, добралась до него и перенесла его в далекое, первобытное место в глубинах его естества, с ним что-то случилось. Его потребности, желания и амбиции изменились.
То, что раньше имело смысл, утратило его.
Все стало другим.
Возможно, по сути своей, он так и остался все тем же суетливым насекомым, но природа колонии изменилась. Будто ставни поднялись, и в окна, наконец, проник благодарный свет.
Какое-то время Бенни Шор ощущал связь с миром, с сообществом, с самой природой. Нет, никакой чуши, вроде бюджетов, совещаний и календарных графиков... к чему все это? Нет, то, что он чувствовал, было более глубоким, более крупным, более гибким. Будто между ним и его собратом открылся какой-то психический канал, и он на него настроился. С тем, чем они есть, чем были, и чем скоро станут. Это было потрясающе. Действительно, настолько потрясающе, что Шор испытывал почти что отвращение к автомобилю, на котором ехал. Ему хотелось сорвать с себя одежду и носится по улицам голышом.
По крайней мере, это ощущение сохранялось какое-то время.
Затем оно исчезло так же внезапно, как и появилось.
То, что казалось теплым, мирным и манящим, стало холодным и отвратительным, декабрьским ветром, дующим у него в голове и превращающим все в белый лед. И тот голос, тот ужасный голос начал произносить слова, слова, напоминающие Шор о том, кем и чем он был. И в этом не было ничего хорошего.
Боже всевышний, и почему этот голос не оставит его в покое?
Почему он не уйдет? Потому что этот голос обладал жестоким, несгибаемым авторитетом, а Шор не хотел быть частью мира календарных графиков, бюджетов и совещаний. Он хотел носиться, нюхая землю. Хотел задирать ногу и мочиться на деревья. Хотел найти самку и взобраться на нее. Хотел охотиться, добывать дичь собственными руками. Хотел почувствовать вкус мяса с кровью.