Илена посмотрела в стену за его плечом, по шее кинулась вверх краска, делая нанесенный на скулы румянец ярким и тяжелым.
— Пусти, — сказала, хотя он не держал, стоял растерянно разведя руки.
Отвернулась и быстро пошла во внутренний коридор, на голоса и смех, мелькая узкими подошвами под широким легким подолом.
— Подожди! — Даэд кинулся следом, но девушка, разок оглянувшись, ступила в боковой проход и пропала там, среди витых ступенек и плавных боковых переходов.
Даэд потоптался немного. И снова двинулся к центру, на голоса.
Идти было долго. Диаметр витков навершия в два раза превышал прочую ее часть, и узкий коридор, изгибаясь и петляя, но неуклонно стремясь к центру, не торопился. В закутах прятались двери, иногда запертые, а чаще просто завешенные шторками, оттуда неслись голоса, мужские, изредка смешивались с женскими возгласами. Кто-то там смеялся, мужчины, отметил Даэд, перед глазами которого стояла недавняя фигура Илены — в лентах и блеске украшений, а женщины отвечали тише, серьезнее. Может быть — испуганнее? Один раз из-под витой лесенки, взмахнув шторой, вывалился парень в одних лишь штанах, заправленных в тяжелые сапоги, покосился на Даэда и затопал впереди, хлопая себя по бокам и что-то напевая. Скрылся за поворотом. И снова Даэд шел один, отмечая багровые сполохи на гладких стенах. Их становилось больше, шум тоже стал сильнее, уже слышались отдельные слова и голоса.
— А я ему… — орал кто-то, сам себя останавливая и сердито призывая собеседников, — да заткнитесь, кшаат вас! Дай сказать, Хетта! Нет, я скажу!
— Выпей, Осм, чего болтать на сухую!
— Я скажу!
— Пей!
Когда невнятно заговорили все вместе, Даэд встал в широком проеме, чувствуя, но не обращая внимания, как по лбу и подмышками медленно и щекотно стекают капельки пота. Сперва ничего толком не разглядел в большом круглом зале, из-за непривычно живого, мечущегося света, такого угрожающе красного. Черные фигуры шевелились у столов, высоких, как в семейных столовых, где сидеть не на подушках, а на стульях и табуретах. Тут вместо них — лавки, длинные. Фигуры вставали, нагибаясь, валились снова, их перекрывали другие — бродя и находя себе новые места. На Даэда не обращали внимания и он, помедлив, ступил внутрь, встал у стены, прислоняясь и тут же откачиваясь. С изумлением пощупал неровную кладку, кусающую пальцы выступами и впадинами. Камень. Живой, настоящий камень, а не полированные плиты, гладкие или мелко-узорчатые. Вся комната из него, понял, вытирая руку об штаны, чтоб стряхнуть мелкую каменную крошку. Это — оно дороже бронзовых кувшинов и золотых тарелок, вилок из серебра, подумал, щурясь на пламя, которое рвалось из грубого очага, занимающего самый центр комнаты. Поперек пламени лежал черный прут, а на нем… Даэд сглотнул, различая в прожаренной туше знакомые очертания. Толстое тулово бочкой, длинная шея, собранная сейчас грубой гармошкой, свисающий мощный клюв. Слепой побелевший глаз на маленькой по сравнению с клювом голове. Под мерный скрип голова повернулась, качнулся, указывая на потолок, обрубок крыла. В пламя слетели несколько черных чешуй размером с ладонь, рассыпав на камни мелкие искры. Кто-то выругался, тряся над столом рукой, укушенной далеко улетевшей искрой:
— Эки, грозу тебе в зад, с молниями и громом! Верти аккуратно, свалишь жратву в очаг, накормим угольями!
— Готово, совсем готово, саа Хетта. Лучший кусок тебе, подставляй тарелку.
— Сам принеси, — наставительно возмутился в ответ хмельной голос.
Крупный мужчина у очага выпрямился, махнув рукой Даэду.
— Эй! Как тебя, младший? Принеси гранны! Оглох? Ты!
На его крик стали оборачиваться едоки, на темных против света лицах блестели глаза.
— Я? — переспросил Даэд, делая шаг вперед.
— Ты! Ты! Иди сюда, насекомое. Зима еще далеко, а ты спишь.
— Стой, — заревел давешний спорщик, которому так и не дали дорассказать, — Эки, то не младший. Это же парень-подарок. Ичи великой Неллет.