И Никита сказал «что». Развернуто сказал, как просят отвечать на уроках географии. И даже в красках расписал, как глубоко стоит провалиться этому поселку.
Паша мрачно оглядел Никиту, зачем-то задержал взгляд на джинсах.
— Монета с тобой? — спросил хрипло.
— Монета тут ни при чем! — От крика Никита согрелся. Даже футболка высохла. — Это вы тут все ненормальные! Сами себе придумали игру, а теперь бегаете пугаете новеньких и сами пугаетесь.
Паша кивнул, повернулся и ушел в зеленя. Никита узнал знакомый холмик погреба. Это он хорошо успел на своей злости пройти. Еще немного — и большая дорога к поселку. А там собрать вещи и…
— Держи.
Паша открыл ладонь. С монетой.
Никита закатил глаза и повалился в кусты. Малиновые колючки радостно вцепились в него, треснула футболка. Вспомнилась обложка книжки. Там было что-то колючее… может, героев тоже в кусты бросали, когда плохо себя вели?
Никита ворочался в малине. Паша стоял, ждал.
— Возьми, и пусть будет при тебе. Ты же видел графа?
— Больше не увижу! Я уезжаю. — Никита полез на дорогу. Протянутой руки старательно не замечал.
— Увидишь. — Паша не отходил. — Его видят только те, кого он выбрал.
Чтобы встать, надо было либо обратно в кусты упасть, либо оттолкнуть Пашу, вставшего на пути. Никита тяжело вздохнул.
— Я уезжаю, — повторил он.
— А ту монету ты куда дел?
Никита опять полез из кустов. На этот раз Паша отошел.
— Выкинул… — Как же давно была вчерашняя ночь! В прошлом году. Прошептал: — Вы мне надоели.
— Этот год должен быть последним. — Паша опять протянул руку. Теперь Никита ее взял, с невероятным трудом выдернувшись из колючек.
— Меня угробите, дальше заживете спокойно? — буркнул он.
— Аэйтами все тут проклял на семьдесят три года.