– Да не заводись! Тебе девчонку не жалко?
– Ну… жалко, конечно, – ответила она неуверенно. – Молодая, сегодня у нее именины. И девочка осталась маленькая, четыре годика всего.
Коренева кинуло в холод, в жар, затем и вовсе закружилась голова. Он замедлил шаг и к медпункту подходил, еле волоча ноги.
Готовый к самому худшему, не удивился, увидев карету скорой помощи, милицейский бобик и сотню зевак, которых не мог разогнать отряд из четырех правоохранителей.
– Разойдитесь по рабочим местам! – раздавался призывный клич, но никто расходиться не желал, толпились и обсуждали подробности:
– Говорят, ее скальпелем зарезали.
– И язык вырвали, кровищи, точно у нас в деревне на скотобойне. Ты видал, как корову забивают? То-то же.
– И в глаз иглой от шприца ткнули! Так с торчащим шприцом и сидела, когда ее утром нашли.
– Придумки и наглая ложь! Не было такого!
– Тебе откуда знать?
– Сама видела!
– Не бреши!
– Брешут собаки в твоей деревне, когда кости на скотобойне выпрашивают.
– Что ж вы, бабы, такие вредные…
– Поумничай мне, без борща останешься.
Коренев не стал слушать треп и пересуды, развернулся, вышел из толпы зевак и побрел к вагончику.
Третье убийство не может быть случайностью. Кто-то с особой жестокостью уничтожает близких к нему людей, подбирается все ближе и намекает Кореневу, что он игрушка в чужих руках и нигде не может чувствовать себя в безопасности. Нина Григорьевна, Дедуля, Алина…
Он представил ее рыжие волосы, разметавшиеся на подушке, и сердце защемило с новой силой.
– Че бледный такой? На тебе лица нет, – сказал бригадир.
– Нездоровится.