– Люблю, – заявила Алина и вытерла белым рукавом слезы. От туши остался грязный след на щеке. – Очень! Больше жизни!
– Тогда… – он запутался. Не доверяя ставшим ватными ногам, упал на стул. – А как же мы?
Алина поглядела на него и сказала:
– Ты хороший глубоко внутри, но никто не видит, все считают зверем. Мне стало тебя жалко, и я решила облегчить твои страдания, хоть и рисковала семьей и работой. Но нам ничего не светит, нас найдут, разлучат, меня уволят, а тебя вернут сюда, но станет хуже. Я не хочу портить судьбу ни тебе, ни себе…
Он выслушивал, не проронив ни звука, но единственно, что вынес из ее слов – с ним возились из сострадания. Не по причине смазливого лица, забавных шуток, романтического настроения, а из банальной унизительной жалости. Как бывает жалко голодного кота или бездомного пса.
Алина смотрела на него, словно того собирались казнить, а президент трижды отказал в помиловании. Коренева ее сочувственный взгляд и вовсе взбесил, он не мог понять, как это возможно? зачем людям говорить о нем такие гадости? Им доставляет удовольствие унижать его? принимать за него решения? заключать в четырех стенах? лишать смысла бытия? Любить из жалости?!
В его душе вскипало праведное негодование. Алина бормотала, постоянно всхлипывала и бесконечно повторяла, как заведенная:
– Прости, прости, прости…
Ему стало противно до невозможности. Он вышел из медпункта, оглушительно хлопнув дверью и оставив Алину рыдать над карточками больных при желтом свете настольной лампы.
Уличный морозный воздух отрезвляюще холодил. Отойдя на добрую сотню метров, подумал, что неплохо было бы вернуться и извиниться. Он повернулся и даже сделал шаг к медпункту, но в голову топором ударила мысль «Да пошла она, мать Тереза нашлась!», и он решительно направился к вагончику, чтобы рефлексировать остаток вечера о природе женской жалости. Долго отмывал руки куском пемзы, словно с кожей пытался отделаться от налипшей грязи обмана, а потом рухнул на лежак и задремал в одежде.
На следующее утро проснулся от заунывного крика. Кто-то голосил, и сердце сжималось от тревожного предчувствия.
– Алина! – крикнул Коренев, пронзенный мрачной догадкой. Отбросил тонкое одеяло и выскочил из вагончика, едва не сбив с ног бригадира, протянувшего руку к замку.
– Здравствуйте! Выздоровели?
Вместо ответа бригадир неопределенно покрутил пальцами – дескать, получше, но еще не совсем оклемался.
– Вы ничего подозрительного не слыхали?
Бригадир ничего не слышал. Коренев бросился к медпункту. Он побежал со всех ног, но потом опомнился и пошел быстрым шагом. Прошел мимо пары работников – мужчины и женщины. Они перешептывались, и кусок беседы долетел до Коренева.
– Такая милая девушка была, всегда помогала, когда ни зайдешь…
– Знаю, как ты к ней ходил, чтобы глазки построить!
– Наглая ложь! У меня давление высокое, скачет по сто раз на дню, вот я и…
– Известно, что у тебя скачет, – отрезала женщина.