Фабрика #17

– Переться неохота, я его в каморке запру, он и там замечательно пересидит.

Его хватают под руку и тянут, у него нет сил ни сопротивляться, ни идти. Ему безразлично, куда его волокут и чего от него хотят. Ему самому ничего не нужно.

Каморка оказывается рядом. Его заводят, бросают на пол в маленьком помещении, утепленном изнутри. Возле «буржуйки» в углу лежит поленница дров. Кроме металлической печи, имеется какая-то мебель – простенькая кровать, стол, заваленный разнообразным хламом, и два шкафа, у одного из которых дверца живет собственной жизнью и открывается в неподходящий момент.

Он лежит на полу и мутными глазами глядит в пустоту. Из-за стены доносятся крики и радостный гогот, кто-то ревет от радости и улюлюкает, а заикающийся голос рассказывает длинный бородатый анекдот и портит окончание, потому что не может выговорить с первого раза.

Взгляд фокусируется на блестящей вещице, лежащей на полу у окна. Коренева осеняет, он собирается с силами и подползает ближе, чтобы увидеть осколок стекла, переливающийся во мраке отблесками вечернего фонаря.

Берет его дрожащей рукой, жадно прячет в рукав и засыпает с довольной улыбкой на холодном полу, который теплее его камеры.

#37.

…пришел Подсыпкин и начал орать о необходимости предоставления каждому персонажу персональной надбавки за работу в тяжких условиях, потому что «от подобной бездарщины зубы болят, а картонно-дубовые роли выматывают всех, включая Ильича». К тому же, он недоволен тем распутством, в котором ему приходиться участвовать, в частности, на постельные сцены со своим участием он разрешения не давал. Подсыпкин требовал куда-то бежать и что-то предпринимать, а не то он за себя не ручается, а убогий сюжет вылетит в трубу вместе с автором. При этом каждая фраза неизменно заканчивалась заклинанием «именем альтернативного профсоюза персонажей».

Когда секретарша смогла унять не на шутку разошедшегося Подсыпкина и вытолкать его в коридор, откуда еще долго доносились возмущенные возгласы, перед Кореневым открылась высокая резная дверь. Он вошел и сел в кресло.

– Ну что, помог вам Подсыпкин? Вы на него возлагали особые надежды, кажется, – спросил Директор без предварительных приветствий и расшаркиваний. В этот раз он сменил трубку на сигарету. Сигареты он выкуривал в одну мощную затяжку и тушил «бычки» в фарфоровой пепельнице в виде вскрытой консервной банки.

– Не помог, да вы и сами об этом знаете, – сказал Коренев. Даже сквозь сон болели бока.

– А вы мне не верили, – с удовлетворением отметил Директор. – Мало вы еще в жизни разбираетесь, и рукопись ваша слаба. Вон, как Подсыпкин недоволен отведенной ролью! Он хоть и книжный персонаж, а не хочет участвовать в вашем балагане. Все утро жалуется, секретаря до головной боли довел своими стенаниями.

– Рукопись не слаба, – насупился Коренев и перешел в нападение. Ему надоело, что его нетленку пинают все кому не лень. – Вы ее читали?

– Читал и знаю, что вам самому не нравится.

– С чего вы взяли? Может, она гениальна и мое лучшее произведение, предмет особой гордости?

– Была бы хороша, вы бы к Дедуле на поклон не ездили, – сказал Директор. – Бедный старичок, он вас насквозь видел, ему взгляда хватило. Жаль, что взгляд оказался последним.

И об этом знает, мысли читает.

– Нет, мысли я не читаю, вы заблуждаетесь, а про поездку знаю из своих источников. На ваши мысли надеяться – дураком помрешь.

Директор пребывал в скверном расположении духа и не стеснялся в выражениях.

– Правда, что у вас много лиц? – спросил Коренев ни к селу, ни к городу.