Фабрика #17

Если его отыщут, он докажет, что с его стороны это была обычная самооборона. А с девочкой пусть сами мучаются – кто ж виноват, что у нее мать черноротая…

…Следователь макает перо в чернильницу и пишет.

– Во-от, – протягивает он довольно. – Вы заметили, как сильно мы продвинулись?

Коренев отрывает взгляд от кончиков ботинок и замечает за спиной у следователя Рею, прижимающую к себе девочку четырех-пяти лет, которая глядит на него серьезно, будто ожидает от него новой вспышки ярости. Девочка исчезает, а Рея улыбается. Он знает, что сам дал ей имя, но как ее зовут в действительности? Чертово подсознание.

– Ты ответишь за мою смерть, – шепчет она.

Он таращится на нее с ужасом. Из-за ее спины выходят остальные – Нина Григорьевна, Дедуля, Знаменский, тринадцать или четырнадцать азиатов без лиц. Они рассаживаются по местам и начинают повторять за Реей:

– Ты ответишь за нашу смерть, – слова не слышны, но читаются по губам и кажутся оглушающе громкими.

Их рты разрезаны и уродливо искажаются в хищных гримасах.

– А Алина? Врач, направленный для оценки твоей вменяемости. Наивная дурочка, пожалела тебя и поплатилась за жалость, – продолжает следователь, не замечая теней шепчущих призраков. – Неужели ты думал, я прощу убийство, совершенное на участке? Позор на всю страну!

Он делает паузу, отодвигает конторку, встает, подходит сбоку и свысока сверлит затылок Коренева взглядом, словно перед ним не живой человек, а отвратительный червь, корчащийся на асфальте после дождя.

Из-за спины следователя высовывается Алина. Ее рыжие волосы заплетены в две косички, как у старшеклассницы. Она со слезами смотрит на Коренева, но в отличие от всех остальных не говорит ничего, а бессловесно склоняется и целует его в лоб холодными губами. Он закрывает глаза.

– Врачи сказали, что ложная память заменяет тебе истинную, и ты не помнишь ни одно из совершенных тобой убийств, но я не верю, – говорит следователь со злостью. – Я не сдамся, пока ты не вспомнишь ВСЕ, я докажу, что они не правы и тебя можно считать вменяемым. Я добился, чтобы тебя оставили здесь! Следствие по твоему делу будет идти годами, пока ты не вспомнишь каждый уродливый эпизод своей жизни!

…Алина сидит тихо и молчит. Она не успела ничего понять и огромными удивленными глазами смотрела, как скальпель входит ей в грудь, потом склонила голову и замерла. Коренев протирает тряпкой пальцы, становится на колени и смотрит в ее открытые остекленевшие глаза. Она прекрасна даже в изуродованном виде.

Он водит одеревеневшей рукой по ее жестким рыжим волосам, вытирает той же тряпкой рот от крови и целует, едва касаясь губ с запахом медицинского спирта. Ему впервые в жизни хочется плакать при виде красных пятен, растекающихся на кофточке, но у него не получается. Он не мог поступить по-другому. Хотел бы, но не мог.

Как она посмела его так разочаровать? Почему она не захотела сбежать с ним? Им любого шалаша хватило бы для счастья. Он знает, им было бы хорошо вдвоем. Он не мог ее оставить, он же обещал…

– Насолил ты нашим ребятам, – добавил следователь. – Мало того, что ты убил Знаменского, так еще и умудрился выломать канализационную трубу в туалете, чтобы получить доступ к телефону начальника участка. У нас все на видеозаписях осталось. Митрохин в говне полдня проплавал, теперь даже это слово боится говорить, дабы лишний раз не вспоминать о неприятном. Он поначалу хотел тебе дубинку всунуть по ручку в буквальном смысле, но я объяснил ему, что так поступать негигиенично, есть куда более эффективные способы…

– Фабрика! – шепчет Коренев, когда трамвай снова превращается в мрачную допросную. – Мне нужно вернуться! Заберите меня, пожалуйста!

Он падает на колени и обращается к кому-то наверху, срывает криком голос, но оттуда не отвечают. По щекам льются слезы.

– Умом тронулся? – следователь недоумевает, в его глазах испуг. – Не заговаривай зубы и психа из себя не корчи, со мной подобные номера не прокатывают!

Коренев приходит в ярость, вытаскивает из рукава припрятанный осколок стекла и угрожает перерезать глотки всем, если его не отпустят на фабрику. Следователь видит приставленное к горлу острие и просит успокоиться: