– Чушь! Да ведь я не… не совсем человек. Мое сознание плавает где-то в матрице Техно-Центра, а тело реконструировано по обрывкам ДНК Джона Китса и биосформировано, как у андроидов. Даже воспоминания мои имплантированы. А моя так называемая кончина и мое «выздоровление» от туберкулеза разыграны на планете, созданной исключительно для этой цели.
Дюре все еще улыбался.
– И что из вышеперечисленного мешает вам быть воплощением Сопереживания?
– Я не чувствую себя частью какого-то там бога, – отрезал я. – Я ничего не помню, ничего не понимаю. И не знаю, что делать.
Монсеньор Эдуард дотронулся до моего запястья.
– Можем ли мы утверждать, что Христос всегда знал, как поступить дальше? Он знал, что придется сделать. Согласитесь, это далеко не одно и то же.
Я потер глаза.
– А я и этого не знаю.
Голос монсеньора звучал по-прежнему спокойно.
– Мне кажется, Поль имел в виду, что, если этот дух скрывается здесь, в нашем времени, он может и не догадываться о своей подлинной природе.
– Бред, – пробормотал я.
Дюре кивнул.
– Многие события, происшедшие на Гиперионе и вокруг него, кажутся бредом. И, по-видимому, бред этот заразен.
Я взглянул иезуиту в глаза.
– Вот вы были бы идеальным кандидатом на роль божества. Провели жизнь в молитвах и размышлениях, крупнейший ученый-археолог. Плюс ко всему претерпели распятие.
Улыбка сошла с лица Дюре.
– Вы сами слышите, что говорите? Разве это не сплошное богохульство? Я предал мою Церковь, мою науку, а теперь, исчезнув, моих товарищей по паломничеству. Христос мог потерять веру на несколько секунд. Но он не торговал ею на рынке в обмен на бирюльки эгоизма и любопытства.
– Хватит, – оборвал нас монсеньор. – Что толку в подобных разговорах? Поищите-ка кандидатов хотя бы в труппе, разыгрывающей нашу маленькую Мистерию о Страстях Господних. Секретарь Сената Мейна Гладстон, несущая на своих плечах бремя управления Гегемонией. Участники паломничества… Мартин Силен, который, как вы сами рассказывали, уже сейчас страдает на дереве Шрайка ради своих стихов. Ламия Брон, поставившая на карту все и все потерявшая ради любви. Господин Вайнтрауб, истерзанный дилеммой Авраама… и даже его дочь, вернувшаяся к младенческой невинности. Консул…
– Консул мне представляется скорее Иудой, чем Христом, – возразил я. – Он предал всех – и Гегемонию, и Бродяг. Те ведь тоже считали его своим союзником.
– Если исходить из того, что рассказывал Поль, – ответил монсеньор, – Консул не изменил своим убеждениям, и он остался верен памяти Сири. – Старик улыбнулся. – Кроме того, в нашей пьесе еще сто миллиардов действующих лиц. Бог не избрал в качестве своего орудия Ирода, или Понтия Пилата, или Цезаря Августа. Он выбрал безвестного сына безвестного плотника одной из самых захолустных провинций Римской империи.
ebooksa