Падение Гипериона

– Да, кажется.

Мои собеседники переглянулись.

– Впрочем, есть еще кое-что. – И я пересказал им диалог с Уммоном. – Возможно ли, чтобы божество могло… развиться из человеческого сознания подобным образом, причем незаметно для человечества?

Вспышки молний прекратились, зато ливень усилился: казалось, тяжелые потоки воды пытаются сокрушить высокий купол. Где-то в темноте скрипнула тяжелая дверь, простучали и затихли шаги. Восковые свечи в темных нишах базилики бросали красные блики на стены и драпировки.

– Когда-то я проповедовал, что Святой Тейяр допускал такую возможность, – невесело проговорил Дюре, – но если этот Бог – ограниченное существо, эволюционировавшее подобно другим ограниченным существам, тогда это не он… не Бог Авраама и Христа.

Монсеньор Эдуард утвердительно кивнул.

– Была одна древняя ересь…

– Да, – подхватил я. – Социнианская ересь. Я слышал, как отец Дюре рассказывал о ней Солу Вайнтраубу и Консулу. Но не все ли равно, как зародилась эта… сила… и ограничена она в своих возможностях или нет. Если Уммон говорит правду, мы имеем дело с мощью, которая черпает энергию из квазаров. Это Бог, который может играючи уничтожать целые галактики.

– Значит, существует и такое божество, – заметил Дюре. – Но это не Бог.

Я четко уловил ударение, сделанное им на последнем слове.

– Но если оно не ограничено? – сказал я. – Если это и есть Бог Точки Омега, абсолютное сознание, о котором вы писали? Если это та самая Троица, чье существование ваша Церковь отстаивала еще до Фомы Аквинского, и если одна ипостась этой Троицы бежала назад сквозь время – сюда, в наше настоящее, – что тогда?

– Но что заставило ее бежать? – негромко спросил Дюре. – Бог Тейяра… Бог Церкви… Наш Бог был бы Богом Точки Омега, в котором достигли абсолютного слияния Христос Эволюции, Личное и Всеобщее… то, что Тейяр называл En Haut и En Avant. He может существовать ничего, что обратило бы в бегство одну из ипостасей этого божества. Ни Антихрист, ни гипотетическая сила зла, ни «противо-Бог» не могут угрожать подобному всеобщему сознанию. Кем же должен быть тот, другой бог?

– Бог машин? – спросил я так тихо, что сам не знал, произнес ли это вслух.

Монсеньор Эдуард сложил руки лодочкой – я сначала подумал, что он собирается вознести молитву, но этот жест выражал только глубокую задумчивость и еще более глубокое волнение.

– Однако и у Христа были сомнения, – проговорил он наконец. – Христос проливал кровавые слезы в Гефсиманском саду и молился, чтобы его миновала чаша сия. Если предстояла какая-то вторая жертва, что-то еще более ужасное, чем распятие… тогда я могу себе представить, что Христос – ипостась Троицы – проходит через время, бредет по некоему четырехмерному Гефсиманскому саду, лишь бы выгадать несколько часов – или лет – на размышления.

– Еще более ужасное, чем распятие… – повторил Дюре хриплым шепотом.

Монсеньор Эдуард и я одновременно посмотрели на священника, добровольно распявшего себя на высоковольтном дереве тесла, чтобы не покориться паразиту-крестоформу. Сколько же раз он претерпел крестные муки и казнь на электрическом стуле?..

– То, от чего бежало высшее сознание, – снова прошептал Дюре, – воистину должно быть ужасно.

Монсеньор Эдуард коснулся плеча своего друга.

– Поль, расскажи этому человеку, что ты видел по дороге сюда.