Боги Лавкрафта

Понимаете ли, они изменялись. Все они изменялись – в конечном счете. Но никто и никогда не возвращался назад, все спускались во тьму долгой и неспешной тропой.

Я работала уже седьмой месяц, когда в жизнь мою заявилась судьба. Ну, заявилась будет не совсем правильно, точнее, однажды днем, в дождь, ее привезли из Госпиталя Св. Григория, и я видела, как ее катили по коридору в комнату номер 422. Я сразу подумала: с этой дамой легко не будет. Пожилая леди, которую провезли мимо меня, была прикована к постели, и хуже того, она смотрела куда-то вдаль, в пространство, отделенное от нас тысячей ярдов, тем мертвым, отрешенным взглядом, который бывает у находящихся на заключительной стадии Альцгеймера… если в этой седой голове еще обитала хозяйка, она сидела во тьме, молчаливая и одинокая. Такие лучше драчливых, но не намного. За этой требовался особый уход, чтобы не развились пролежни, и к тому же лекарства она явно потребляла горстями.

Слава богу, не в мое крыло, подумала я как раз перед тем, когда Крис, старший медбрат, высунул голову из своего кабинета и поманил меня к себе. Он разбирал лекарства, справлялся в карточках, раскладывал по номерам комнат и, не отрываясь от дела, указал острым подбородком в сторону каталки, взявшей курс на комнату номер 422.

– Это твоя, – сказал он. Крис – точнее Кристоф – говорил с сочным и мягким ямайским акцентом, всегда напоминавшим мне о залитых солнцем морских берегах, далеких от унылого старого Аркхэма, штат Массачусетс, где находится наш приют для престарелых. – Родственники просили, чтобы ее отдали именно тебе.

Наша часть штата всегда кажется мрачной, затянутой облаками, дождливой, более того, ей удается казаться унылой и выдохшейся даже в солнечные дни; так что небольшую фантазию о Ямайке и пляже вредной не назовешь. Кристоф, мужчина рослый и широкоплечий, обладал также самой идеальной и гладкой кожей, какую я видела у мужчин. На плече его белыми чернилами была нанесена татуировка, по слухам изображавшая вудуистский символ, однако я решила, что, скорее всего, знак этот был выбран из каталога в каком-нибудь Бостоне, и ни сам Крис, ни татуировщик на самом деле не представляли, что именно он означает.

Тем не менее, благодаря его обаянию, теплому обращению и симпатичной внешности, многие из сестер, особенно происходящие с Карибских берегов, относились к Кристофу с особой симпатией.

– Подожди, что такое? – Его слова, наконец, дошли до меня звоном медного колокола. – Я… как это? Это же не мое крыло!

– По особому запросу, – проговорил он, наделяя меня широкой веселой улыбкой. – Твоя слава ширится, Роза.

– Не по моей вине. – Каким-то образом, хотя я делала только свою работу и ничего более, блогер-рекламщик сделал из меня знахарку, чудесным образом исцеляющую самых тяжелых маразматиков. Во всяком случае, тот несчастный старик еще не успел по-настоящему пасть жертвой Альцгеймера, он был просто никому не нужен. С другой стороны, половина того, что было сказано в этом посте, представляла собой откровенную ерунду. – Только, пожалуйста, не надо лепить из меня рекламную святую.

– Случаи исцеления повысят наши акции.

– Вот задница.

Он пожал плечами.

– Она – твоя пациентка, Санта-Роза.

Я отмахнулась от него, он перекрестился, и мы расстались друзьями, как я надеялась. На самом деле я не была расстроена. Новая пациентка – жиличка – особых дополнительных хлопот не обещала. Если я смогу уговорить Кристофа разрешить мне проводить с ней больше времени, то, возможно, сумею избавиться хотя бы от части экстренных вызовов на зачистку дерьма, обыкновенно выпадавших на мою долю. Проводить время в чистой обстановке пусть и в обществе полумертвой особы все же более приятно.

Потом мне нравилась эта моя способность делать мрачные дни их жизни чуть более красочными, даже если сами они могли видеть только силуэты и тени. Разве не здорово было сказать это посреди всех прочих товарок, жаловавшихся на работу, на скудную плату, на необходимость поднимать тяжести, однако все это было мне безразлично, потому что я делала и более трудные вещи. Чистить биотуалет не приходилось? Так вот, я выполняла дела посложнее.

Забежав в дирекцию, я прихватила Приветственный дар, представлявший собой разновидность шутки благодаря своему содержанию; в любом случае дар составляли мыло, салфетки, плед и тому подобное, вещи, которые забыли приготовить им родственники, если таковые имелись. Подарок комплектовался в желтой веселенькой плетеной корзинке, куда добавлялись диабетические конфеты и памперсы для взрослых. Я отнесла подарок к комнате 422, где работники «Скорой помощи», доставившей ее к нам, заканчивали процесс перенесения дамы с каталки на небольшую медицинскую кровать, на которой ей было суждено окончить свои дни. Один из них передал мне сопроводительные документы, и я просмотрела их.

– Аканта Портер. Гмм. Знакомое имя. Я могла знать ее?

Фельдшер, который помоложе, пожал плечами, но старший, примерно тридцатилетний, ответил:

– Ага, сразу после сотворения мира она была чем-то вроде кинозвезды. Сейчас этого не скажешь, правда?

– Не дерзи, – сказала я. – Если доживешь до ее лет, тоже не будешь красавцем.