Боги Лавкрафта

22
18
20
22
24
26
28
30

Я откинулась на спинку сиденья, все еще улыбаясь, все еще разговаривая.

– В нашем городе три небольшие гостинички по типу ночлег и ужин. Считается, что лучшая из них принадлежит моим родителям. Самый лучший вид из окон, безусловно, у нас. Но ты скоро сам все увидишь. Нам прямо. Мы уже почти приехали. Мы уже почти дома.

Джереми промолчал, ощущая на глубинном, свойственном, наверное, еще приматам уровне психики, что сказать ему нечего. Дорога под нами извивалась, словно тело огромного угря, словно щупальце, протянувшееся из моря в мир, дабы забрать из него нужное, наконец мы объехали последний поворот, и вот он, прекрасный и серый на фоне неба. Мой дом.

Я сразу же почувствовала облегчение, настолько глубокое, что мышцы мои расслабились до самых костей. Я вернулась. Наконец-то, после долгих лет ожидания, посылок из дома и негромких отказов, я вернулась туда, где мне положено быть.

– Ни фига себе, – молвил Джереми. – А Дракула у вас тоже квартирует?

– Только в летние каникулы и при этом дает хорошие чаевые, – бодрым тоном проговорила я.

– Нет, ну надо же.

В обычных условиях я немедленно укорила бы его неумением точнее выразить собственные впечатления. Как ученый он всегда гордился своей способностью найти точное слово для описания любой ситуации. Тем не менее я должна была признать, что впечатление, которое произвел на него мой родительский дом, которого я не видала столько лет, было для меня очень приятным. Все мы понимали, что если я вернусь, то уже не уеду назад. Любовь к морю одолеет меня.

Она уже одолевала.

– «Пристань Карвера», – проговорила я, глотая внезапно появившийся комок в горле и надеясь на то, что Джереми не заметит его. – Дом построен в 1625 году после того, как первоначальный погиб в пожаре, вызванном пламенем свечи. Мои предки хотели подчеркнуть, что мы умираем не в огне, но только в воде, и отказываемся бояться ее.

Джереми молчал. Он даже не попытался поддразнить меня тем, что наш дом имеет имя. Он действительно был потрясен.

Большинство подобных пансионатов Новой Англии представляют собой сооружения милые и привлекательные, вполне пригодные для того, чтобы красоваться на обложках тонких брошюр, продающихся на местных автостанциях и в аэропортах. Однако «Пристань Карвера» не такова. Наш фамильный особняк представлял собой славное четырехэтажное чудище, построенное на самом краю утеса, так что любая подвижка тектонических плит обрушит нас вниз с обрыва – вниз, вниз и вниз, под волны, где всякий, кому суждено увидеть наше падение, решит, что мы нашли свою могилу в воде. Дерево выбелили ветер и морская соль, колониальный стиль разнообразило викторианское влияние. Такой дом просто обязан был оказаться предметом диссертаций, сочиненных изумленными историками. Он рос естественным образом под руками и молотками поколений; он видел возвышение нации. A мы тем временем сдавали по пятьдесят долларов за ночь комнаты туристам, по глупости или благодаря удаче свернувшим не там, где надо, и попавшим на ночлег в Иннсмут.

Джереми неторопливо вел машину вниз по склону невысокого холма, отделявшего нас от дома. Левую сторону дома охватывал небольшой мощеный участок. Там уже находились три автомобиля, все более чем двадцатилетнего возраста, борта которых покрыли ржавчиной соль и ветер. Увидев их, я наморщила нос. Время требовало открыть гараж и выкатить из него что-нибудь поновее. Осторожность осторожностью, однако лучше пользоваться машиной, способной ездить. Она не так привлекает внимание окружающих, как едва способный передвигаться хлам.

Джереми поставил свой сверкавший серебристым блеском гибридный автомобиль на благополучном расстоянии от других машин – словно мимо китов серой тенью скользнула акула, – и я смутно осознала, что стыжусь предпочтений моих родных. Мне было стыдно за эту ржавчину, эту соль, эту гниль тех вещей, которые я считала естественными и правильными, когда была ребенком, росшим вблизи моря. Я провела в миру слишком много времени. Это было необходимо для моей работы, и я не сожалела о том, что делала то, что от меня требовалось, – я просто не могла сожалеть об этом, тем более что мир тогда был столь просторен, и сухопутная область его столь опасна и привлекательна – но я пробыла вовне слишком долго. Пора было мне, и давно пора, возвращаться домой.

– Доставай чемодан, – распорядилась я. – А я пока схожу за багажной тележкой. – И, не давая ему времени на обсуждение или возражение, ногой открыла входную дверь и бросилась на кухню. Шторы были спущены, однако я знала, что за нами кто-нибудь да следит. В нашем доме всегда следили. Следили также и в школе, однако там они пытались изобразить, что не следят, что уединение – такая вещь, которая может существовать на Земле, хотя каждый, кто располагал хотя бы каплей разума, сказал бы, что это ложь.

Дверь оказалась незапертой. Я влетела внутрь, и за ней оказалась моя старшая сестра, по-прежнему более высокая, чем я, по-прежнему прямая и плосколицая – бедняжка, быть такой взрослой и все еще находиться здесь, – a когда она отступила в сторону, за ней оказалась моя мать, невысокая, сгорбленная, улыбающаяся преображенной морем улыбкой, я бросилась к ней на шею и наконец, наконец-то по-настоящему оказалась дома.

К тому времени, когда я закончила здороваться со своими родными, на парковке обнаружились еще две машины. Взяв сестру и тележку для багажа, я отправилась навстречу гостям.

Кристина вытягивалась с водительского сиденья своего автомобиля – высоким иноземным цветком, пытающимся решить, стоит ли процветать в этой местности. Она улыбнулась навстречу нам вежливой, принятой на Среднем Западе образцовой улыбкой.

– Вайолет, – обратилась она ко мне. – А я уже боялась, что ты бросила нас и сбежала. Кто это?

– Я – мать Вайолет, – ответила сестра, обжигая мое сердце горечью за нее и за мир, рядом с которым нам приходится жить. С обаятельной улыбкой она шагнула навстречу Кристине, протягивая руку для приветствия. – А вы, должно быть, Кристина. Я много слышала о вас, однако должна признаться: Вайолет никогда не говорила нам, что вы настолько очаровательны.