Спам

Ангелина Петровна и Анатолий Семенович, тяжело переживая трагедию, как-то сразу постарели. Возможно, они впервые задумались, насколько она хрупка, наша жизнь. Общее горе стерло следы обид и неприязни друг к другу. И мать, и отец дежурили у дверей реанимации, просились к дочери. Иногда Ангелине Петровне удавалось уговорить дежурного врача, и тот позволял ей посидеть рядом с Ксенией. Терзающие дни ожидания изводили. Они винили себя за то, что не уберегли дочь; за существование друг с другом, состоящее в основном из взаимных упреков и обид, сделавшее их чужими; за то, что Ксения была поставлена на второй план и стала для них обузой, от которой мог избавить брак с Генрихом. И это запоздалое самобичевание с каждым днем все сильнее истязало душу адской болью. Но они понимали, что выносить эту мучительную боль друг на друга, не значит избавиться от нее. Что толку в этих обвинениях? Они не помогут дочери. Нет смысла обвинять друг друга, если прежде всего обвиняешь себя. И эти обвинения не вынесешь наружу, как и не отмотаешь прожитые дни до того момента, пока еще ничего не сотворил. Горе объединило Ангелину Петровну и Анатолия Семеновича одной большой виной и одним большим желанием вернуть дочь к жизни. Они готовы были на все, чтоб помочь Ксении.

Ничего этого девушка не знала. Чернота, возникшая перед ее глазами, постепенно куда-то исчезла. Или это сама Ксения удалялась от нее, притягиваемая какой-то непонятной силой. Но она исчезла, та темная бездна, и девушка оказалась в каком-то прозрачном тоннеле. Он словно был сделан из стекла. Ксения видела, что там, за его стенами ничего не было, кроме небесно-голубой синевы. Такое ощущение, что она попала в большую стеклянную коробку, подвешенную высоко в небе. Так высоко, что из-за облаков не видно земли.

Осторожно ступая, Ксения двигалась вперед. Вдруг она стала замечать, как по сторонам, справа и слева от нее, стали проплывать картинки. Те, что справа, двигались в одном направлении с девушкой, слегка опережая ее. Те, что слева, наоборот, плыли в противоположную сторону, но всегда находились в поле зрения. Ксения не сразу поняла, что это. Как будто кадры из кинофильма показывали ей чью-то жизнь. Девушка останавливалась, останавливались и они. Стоило ей сделать шаг, они тоже приходили в движение.

В этих кадрах было что-то до боли знакомое и в тоже время неведомое. Остановившись в очередной раз, Ксения решила внимательнее рассмотреть то, что было за стеклом. А там была она, Ксения Шульц, и там была ее жизнь. Одна сторона этого бесконечного тоннеля показывала девушке события ее прошлого, а другая – будущего. Сама она сейчас находилась между этих двух жизней. Ксения поняла, что даже если она повернет назад, от этого ничего не изменится. То, что было слева, окажется справа, и движение продолжится.

«Заколдованный круг какой-то. Зачем мне все это показывают? Должен же быть во всем этом смысл», – думала девушка. Теперь она уже не спешила, а шла медленно, шаг за шагом просматривая свою жизнь. Иногда, остановившись, Ксения начинала думать, что она просто спит. «Я сплю. Я просто сплю», – повторяла она. Откуда ей было знать, что ее жизнь уже оборвалась, и никаких снов быть не может?

Почему-то вдруг стало трудно идти, словно какая-то сила стала удерживать ее. Ксения остановилась. Кажется, кто-то позвал ее. Звук шел откуда-то снизу этого стеклянного пола. Она не разбирала слов, но чувствовала их силу. Это она тянула ее к себе, не позволяя двигаться дальше. С каждой минутой притяжение становилось мощнее и мощнее. Наконец, оно разрушило пол под ногами девушки. Ксения полетела вниз, оставляя стеклянный тоннель. Постепенно он пропал совсем. Снова наступила чернота. Сквозь эту черную мглу девушку тянула неведомая сила. Тяжелое дыхание этой мглы раздавалось в ушах Ксении и исчезло со вспышкой яркого света.

Девушка открывает глаза. Серебристая белая дымка, похожая на туман, окутывает ее со всех сторон. Приятное тепло, исходящее от нее, проникает в каждую клеточку тела Ксении. Эта дымка постепенно тает, сползая куда-то вниз. Сквозь приоткрытые ресницы девушка видит склонившегося над ней мужчину. Когда она откроет глаза, его уже не будет.

Врачи разводили руками, повторяя: «Это уникальный случай». Томография Антонова не выявила никаких повреждений. У Олега не осталось даже следов от полученных в аварии переломов: все кости были целы, суставы в порядке. В тот же день ему сняли гипс и повязку, отменили все назначения. Подержав мужчину еще сутки, скорее всего для подстраховки, его выписали. Гончаров зашел к Олегу перед его уходом.

– Что ж, Олег Дмитриевич, остается признать, что медицина еще не способна объяснить уникальность вашего организма. Остается порадоваться за вас и пожелать вам удачи.

– Спасибо, Сергей Иванович.

– Да, эта девушка, она пришла в себя. Похоже, и ее дела идут на поправку. Скажите мне, Олег Дмитриевич, как вам это удалось? Хотя знаете, наверное, не нужно. Правду вы все равно не скажете, возможно потому, что и вам пока не совсем все понятно. Будьте здоровы и постарайтесь быть осторожнее на дорогах.

– Я учту ваши пожелания. Спасибо всему вашему персоналу за внимание, оказанное мне.

– Это наша работа, – произнес Гончаров и вышел из палаты.

Антонов, дождавшись звонка от водителя «Беркута», спустился вниз и пошел к выходу.

– Куда едем? – спросил его Славик.

– Домой, сегодня домой, – ответил Олег.

Мужчина пристегнул ремень – недавняя авария убедила его в том, что делать это просто необходимо. Славик что-то болтал. Слушая его, Антонов подумал: «Вот она, жизнь, у каждого своя. У каждого свое счастье и несчастье. Правильно кто-то сказал, что к счастью и здоровью мы относимся одинаково: замечаем их тогда, когда их нет». Водитель ворчал на пробки на дорогах, на повышение цен на бензин, на правительство и, конечно, на погоду. Олег незаметно улыбнулся. Все, что казалось Славику проблемами, для него теперь такие мелочи.

– Ну, вот вы и дома, Олег Дмитриевич, – прекратил свое бухтение Славик.

– Спасибо, Слава, на сегодня все. Завтра с утра заберешь меня, часиков в девять. Все, пока, удачи.

– До свидания, Олег Дмитриевич.