— А зачем пожилая женщина должна возить с собой документы? У нее все бумаги в Москве, в Министерстве культуры. Она здесь с фольклорным ансамблем.
— Почему вид такой? — спросил милиционер.
— Национальный костюм, — ответила Таня. — Она почетный оленевод. Ордена имеет. Вон, видите — справа от колокольчика.
— Тут вам не тундра. Это называется нарушение общественного порядка.
— Какого порядка? — повысила голос Таня. — Вы что охраняете? Лужи эти в тамбурах? Или их вон?
Она кивнула в сторону двери, из-за которой летели пьяные крики.
— В вагоне сидеть страшно, а вы, вместо того чтобы порядок навести, у старухи документы проверяете.
Милиционер с сомнением посмотрел на ту, кого Таня назвала старухой — она тихо сидела в углу тамбура, покачиваясь вместе с вагоном, и не обращала никакого внимания на скандал по ее поводу. Несмотря на странный вид, ее небольшая фигурка излучала такой покой и умиротворение, что, с минуту поглядев на нее, лейтенант смягчился, улыбнулся чему-то далекому, и машинальные фрикции его левого кулака вдоль висящей на поясе дубинки затихли.
— Зовут-то как? — спросил он.
— Тыймы, — ответила Таня.
— Ладно, — сказал милиционер, толкая вбок тяжелую дверь вагона. — Смотрите только…
Дверь за ним закрылась, и летевшие из вагона вопли стали чуть тише. Электричка затормозила, и перед девушками на несколько сырых секунд возникла бугристая асфальтовая платформа, за которой стояли приземистые здания со множеством труб разной высоты и диаметра; некоторые из них слабо дымили.
— Станция Крематово, — сказал из динамика бесстрастный женский голос, когда двери захлопнулись, — следующая станция — Сорок третий километр.
— Наша? — спросила Таня.
Маша кивнула и посмотрела на Тыймы, которая все так же безучастно сидела в углу.
— Давно она у тебя? — спросила она.
— Третий году — ответила Таня.
— Тяжело с ней?
— Да нет, — сказала Таня, — она тихая. Вот так же и сидит все время на кухне. Телевизор смотрит.
— А гулять не ходит?