Таинственный человек дождя

На этом он заткнулся, поскольку ему пришлось вытерпеть именно насилие с моей стороны. Он отчаянно заорал, когда я расплющил его отвратительный нос двумя точными ударами, и продолжал истерично вопить, когда я выбросил его в канаву к полному удовольствию всех присутствующих.

На протяжении нескольких дней я чувствовал себя национальным героем, но только до того момента, когда получил от инспектора бумагу с сообщением о моем увольнении. Документ с характеристикой подобного рода практически закрывал передо мной все пути к трудоустройству в Англии в должности преподавателя, и единственно возможной для меня осталась только работа в какой-либо колонии.

Первое, что мне удалось найти, было место воспитателя в пансионате в Британской Гвиане. Легкая работа, хорошая зарплата, компенсация всех поездок. Я немедленно послал местному начальству письмо, в котором откровенно описал историю с доктором Компюсом. Кроме того, я приложил к письму небольшую написанную мной и изданную за мой счет брошюру, называвшуюся «Сокровища моря». Нет-нет, не рассчитывайте на романтические истории о навсегда поглощенных морем галеонах, перевозивших тонны золота! Я всего лишь изложил на трех с лишним десятках страниц статистические данные о содержании золота в морской воде.

После того как я отправил письмо, прошло несколько недель.

Мои сбережения быстро закончились, а счет в банке понизился до жалкой суммы в десять шиллингов и три пенса. К счастью, наконец пришло письмо, в котором меня приглашали в Лондон, на встречу с агентами Скельметом и Уиггом водной из контор на Феттер-лейн[32]. Эти господа встретили меня весьма дружелюбно. Они сообщили, что моя просьба удовлетворена и что с настоящего момента я являюсь сотрудником школы Диббертона в Верезададе неподалеку от Джорджтауна в Британской Гвиане.

Путешествие прошло без приключений, и я прекрасно отдохнул, занимаясь от безделья подсчетом миллионов тонн золота, растворенного в морской воде Атлантического океана, которое легко можно было извлечь, стоило лишь разработать простой способ, позволяющий его концентрировать и выделять.

Я прекрасно устроился в школе. Ее директор и владелец по имени Диббертон оказался славным парнем, мало интересовавшимся руководством школой и с удовольствием, переложившим все хлопоты на мои плечи. Его основное занятие заключалось в составлении коктейлей, которые он дегустировал, пока не засыпал за директорским столом, громко похрапывая.

Мы быстро нашли общий язык, и все было бы замечательно, если бы меня не огорчало одно обстоятельство. В нашем заведении почти не было учеников. Когда я появился в школе, я немного удивился, обнаружив в ней только шестерых школяров. Четверо из них ничем не интересовались, кроме английской истории, покера и бриджа. Пятый был классическим идиотом, а шестой испытывал к школе такое отвращение, что удирал из нее не меньше двух раз задень несмотря на то, что черные служанки неуклонно возвращали его в школьное здание.

Так или иначе, но я провел в этой школе год и два месяца и надеялся продолжить работу в ней до бесконечности, если бы наш директор внезапно не скончался от закупорки сосудов. После этого оставшиеся ученики — а их к тому времени насчитывалось только четверо — перевелись в другую школу. Все движимое и недвижимое имущество школы было распродано, и деньги ушли на оплату долгов (наш директор оказался в долгах, как в шелках). Он остался должен мне, но наследники школьного имущества отбросили мои требования о выплате жалованья за полгода, как несущественные. Они даже ухитрились ограбить меня, отобрав чемодан с личными вещами, посчитав его школьным имуществом. В результате я оказался на улице, обладая из вещей только тем, что было на мне, и в кармане у меня уныло позвякивали двенадцать шиллингов.

Когда стоит хорошая погода, прогулка по Джорджтауну и его окрестностям вполне может показаться приятным времяпрепровождением; но стоит подняться ветру с Атлантики, и ты сразу чувствуешь себя жалким лондонским бродягой, страдающим от холода на набережной в районе верхних доков. За шиллинг в день я договорился с одним негром, что могу воспользоваться его лачугой и обедом из сладких бататов или риса с растительным маслом и соленой рыбы. Меня также не ограничивали кокосовыми орехами и бананами. На этих условиях мне удалось протянуть почти две недели, после чего, почувствовав пустоту в карманах, я должен был расстаться с негритянским раем со всеми его прелестями в виде бананов и громадных тараканов.

Опускались сумерки, и погода решила показать свой отвратительный характер. Поднялся душный туман, и хлынул проливной дождь, после чего я почувствовал, что сильно простудился. Невзирая на то, что улицы походили на парильню, я дрожал от холода, несмотря на поднятый воротник плаща. Я медленно брел по мерзкой, заваленной нечистотами Бритль-стрит, протянувшейся вдоль портовых кварталов, рассматривая цветные афиши, когда кто-то за моей спиной пробормотал:

— Это он… Да, это Эл Бекетт…

Обернувшись, я узнал беглеца из школы Диббертона. Это был странный малый, казавшийся мне симпатичным, но никогда не откликавшийся на мое доброе отношение к нему. Когда я заговаривал с ним, он молча смотрел на меня своими большими золотистыми глазами, в которых я мог прочитать лишь неприкрытую враждебность. Мне казалось, что я понял причину этой враждебности. Этот мальчуган, формально считавшийся англичанином, имел черную курчавую шевелюру и смуглую кожу. Очевидно, его мать была цветной женщиной, и это причиняло ему мучения. Я потерял надежду научить его чему-нибудь, поскольку он постоянно был в бегах и его то и дело приходилось разыскивать и отлавливать, как дикого зверька. Надо признать, что это было не слишком сложно, так как он всегда стремился к морю. В пятнадцать лет он был удивительно опытным ныряльщиком, и волнующееся море было для него родным домом. Когда школу закрыли, он удрал в очередной раз. Я узнал, что он жил в негритянском квартале, зарабатывая на жизнь рыбной ловлей, и, несомненно, страдал от нищеты далеко не так сильно, как я.

А сейчас, освещенный скудным вечерним светом, этот босоногий дьяволенок в потрепанных брюках и рваной рубашке, ничем не отличавшийся от множества живущих возле порта детей-метисов, неприязненно смотрел на меня. Я впервые увидел на его лице, постоянно серьезном и неулыбчивом, странную, непонятную мне улыбку.

Я дружелюбно поприветствовал его и спросил:

— Мой дорогой Фрэнки Бойд, чему я обязан удовольствию увидеть тебя? Как ты живешь? Надеюсь, тебе удается сводить концы с концами?

Он прищурился, пожал плечами и крикнул, обернувшись назад:

— Ведь вы хотели увидеть именно его?

После этого он мгновенно растаял в тумане, а я очутился лицом клицу с совершенно незнакомым мне типом, которого я, как мне показалось, никогда даже не встречал. Должен сказать вам, что людей этого облика я никогда не забываю, даже увидев его один раз несколько лет назад.

На голову ниже меня, неприятно широкоплечий и толстый, с широким плоским, странно бледным лицом, словно выпачканным в белом порошке, он выглядел рабочим мукомольни, вышедшим на улицу, не смыв муку, заполнившую морщины и складки лица. Среди них не сразу можно было заметить небольшие, остро смотрящие глазки. Встретив такую личность, нельзя не подумать, что вряд ли тебе когда-нибудь еще повезет встретить лицо со столь злобным выражением. На нем был шикарный дорожный костюм, словно только что приобретенный в модном магазине, и явно слишком маленькая для его головы панама, сдвинутая на затылок.