Стена осталась на месте. Поры на ней стали меньше, напоминая дырочки на человеческой коже. Но сооружение осталось таким же необъятным, как минуту назад.
«Неужели…».
Догадка пронзила голову ядовитым острием, но Антон всё равно попытался ещё раз. Закрыл глаза, в судорожной спешке накинул себе ещё размеров, опять открыл. Стена была на месте, и она превратилась в сплошной монолит, лишенный изъянов. А через секунду на глазах Антона на ней разверзлась глубокая дыра-горловина («Бутылка, — успел подумать он, — вот я и увидел, что она на самом деле — лишь проём на теле этого существа»), и из их глубин ему на лицо выплеснулась вязкая чернильная субстанция.
Он провалился куда-то вниз, пытаясь оттереть с лица противную массу. Но руки коченели, потом отвалились и улетели в пространство. Он растерял своё тело и завис в вихрях фиолетового космоса, не видя ничего. Всё исчезло — стена, крики Лены, он сам. Остался лишь голый цвет, который заполнял всё. Антон скитался в коридорах этого цвета, поднимался вверх, падал, плакал без слёз. И лишь голос, зависнув над его несуществующим ухом, назойливо убеждал его, что Фолэм велик, что Антон даже не смеет представить себе его величие, что он проиграл, и в его силах только позволить синей вечности разъесть его гаснущие останки.
И он поверил. Поверил, потому что УВИДЕЛ — голос показал ему истинное положение дел, всего на долю секунды, потому что дольше бы он не выдержал. Он увидел его — существо, которое называет себя Фолэмом, и оно было столь же грандиозно перед Антоном, как грандиозна Солнечная система со всеми её планетами перед мелкой занозой, завалявшейся под ступенькой лестницы в разваливающемся панельном доме. Фолэм занял весь мир, более того — много миров, и третья планетка, болтающаяся в космосе, была лишь очередной не самой главной целью в списке его дел. Земля была Фолэмом, и небо было Фолэмом, и та стена, которая с такой легкостью одолела его, была лишь основанием его могучего тела, раскинувшегося на световые года. Антон понял, как смешна была его борьба, что они с Леной были обречены изначально, точно так же, как Мари. Да что там они — все живые существа в мире, их всех ждёт один и тот же рок — мужские существа станут кормом и увеселением для детей Фолэма, а женские подарят ему свои детородные органы, чтобы удовлетворить его ненасытное стремление плодиться, размножаться, захватывать, разрушать. Фолэм велик, велик, велик; это не смешное незначительное величие, которое подразумевает это слово на Земле, а истинное, космическое, межмировое величие…
Антон замер, кружась в медленном водовороте. Откровение сломило его, отняло остатки сил, и он позволил, наконец, чужому существу овладеть его сознанием. Не всё ли равно, раз захват всех миров — только дело времени? Что он надеется изменить своими трепыханиями? Он не спас Мари, не спас Лену, не спас собственного малыша; посягать на спасение всего мироздания после этого просто смешно.
Он уже стал частью Фолэма. Восприятие угасало, расщепляясь и уплывая с клочьями тумана. Но перед тем, что от него осталось, назойливо всплывало одно и то же лицо. Лена. Она что-то говорила, её губы шевелились, но Антон не различал слов — он мог только со смутной скорбью глядел на лицо своей любимой, нашедшей жуткую смерть в катакомбах фолэмовых владений. Он ждал, когда её образ развеется, и он наконец позволит себе затеряться в тумане и угаснуть — но Лена всё говорила, говорила, говорила… Без слов. Только движения губ. Часть лица уже размылась — нет глаз, нет носа, но губы не хотели умолкнуть… Что она тогда сказала ему?
«Уходи. Убей его. Теперь я ещё больше уверена, что его можно убить. Всё дело в размерах».
Что ж, она ошиблась. Лена, конечно, была умницей, но здесь оказалась неправа…
«Всё дело в размерах», — сказали губы ещё раз перед тем, как синяя тьма сжевала их.
… после этого не осталось ничего.
4
«… в размерах…».
Подождите-ка. Подождите. Здесь что-то есть. Нужно над этим подумать. Но кто может думать? Никого ведь больше не существует, кроме Фолэма. А чьи это тогда мысли? Получается, что ничьи? Разве так может быть? Если есть мысль, должен быть тот, кто её мыслит. Значит, это Фолэм думает? Должно быть, так и есть — потому что других вариантов нет. Но зачем тогда вообще думать? Фолэм велик, ему и так известно всё. Не о чем тут думать…
Нет. Не так. Нужно зайти с другого конца. Ладно, пускай никого нет. Но раз есть мысль, то ведь можно с её помощью вообразить того, кто думает её. Но тут что-то явно неправильно. Ну и пусть, главное — вообразить ничто не мешает, на то она и мысль…
Итак. Будем воображать того, кто всё это думает. Пускай это будет некое маленькое существо. Жалкое существо. Самое распоследнее. Но оно есть, и оно может размышлять. И эти мысли будут присвоены ему. Тот, кто мыслит всё это — он.
Вроде сработало. Есть я — это уже что-то. Как меня зовут? Нет, это глупый вопрос. Я ведь только что создан, какое у меня может быть имя? Ведь имена дают другие существа. Люди. Человек. Но ведь я — человек. Получается, я сам себе могу дать имя. Ничего мне за это не будет. Хорошо. Тогда я даю себе имя «Антон». Антон Соловьев. Имя не лучше и не хуже многих других. И закончим на этом.
А теперь нужно вернуться к тому, с чего это началось. «Всё дело в размерах». Кажется, так звучали слова. Не помню, кто это говорил, ну и без разницы. Главное, что слова есть, и с ними нужно что-то делать. Всё дело в размерах. В размерах. В чьих размерах? И что за дело заключено в них? Может быть, речь идёт обо мне, о моих размерах? Нет, это смешно — я только что сам себя создал, как эти слова могут быть обо мне? Значит, есть кто-то другой. Фолэм. Да, он единственный, кто существует, кроме меня. Должно быть, о его размерах и говорится. «Всё дело в размерах». В размерах Фолэма. А какие у него размеры?
Гигантские. Я же сам это видел. Невообразимые. Всей вечности не хватит, чтобы представить себе, как велик Фолэм. Одного мига, когда я краешком сознания осознал это, хватило, чтобы я прекратил сопротивление. Фолэм велик — и это неоспоримо.
Получается, всё? Только об этом пытались сообщить мне последние слова, которые кружились в пустоте?
ebooksa