На цыпочках возвращаюсь в детскую. Дверь приоткрыта. Мириам склонилась над доской — раздумывает, какую ещё ловушку для меня расставить.
А вот
— Билли, что ты делаешь?!
— Веду игру, — шепчу я сестре в ухо, прижимая лезвие к её белому горлу. — Хочу выиграть.
— О чём ты говоришь? Убери нож!
— Я уберу. Только скажи, что сдаёшься.
— Что?!
— Скажи, что ты сдаёшься. Что не хочешь продолжать игру.
Мириам застывает под моей рукой, как каменная статуя. Она молчит, и меня охватывает паника — а что, если она так и не сдастся, если она уготовила мне очередную ловушку, которую маленький Билли не смог разглядеть…
— Скажи! — кричу я в отчаянии.
Мириам молчит. По моим щекам текут слёзы.
— Я не хочу, чтобы ты умерла, — говорю я. — Но ещё больше не хочу, чтобы умерли мама с папой. Я не могу позволить тебе забрать их жизни. Уж лучше я заберу твою…
Нож в моей руке дрожит, оставляя тонкий розовый след на шее Мириам. Она дёргается, пытается вырваться, но я лишь прижимаю нож сильнее к ней.
— Ладно, — хрипит она. — Сдаюсь.
— Правда? — переспрашиваю я недоверчиво.
— Правда. Я проиграла. Ты — победитель.
Я отпускаю её. Мириам вскакивает, потирая шею, и смотрит мне в глаза. Мне становится очень страшно, но вовсе не из-за того, что я вижу в глазах сестры злобу или ненависть. Наоборот — её полупрозрачные глаза абсолютно спокойны. Будто ничего из ряда вон и не случилось. Стараясь не выказать, что меня колотит дрожь, я выхожу из комнаты.
Этим вечером за поздним ужином папа весело рассказывает нам, как он едва не уснул за рулём, когда ехал обратно — но, к счастью, вовремя пришёл в себя. У Мириам на шее пластырь — она сказала маме, что порезалась бумагой. Пока папа говорит, я ловлю на себе взгляд сестры и понимаю: ничего не кончилось. Игра продолжается. Только она теперь будет проходить на другой доске.
Что же, мне остаётся тешить себя мыслью, что в последнее время я стал играть немного лучше.