Потоп

— Святой Игнатий?

— Да, но не только он. Впрочем, наши дорожки с ними давно разошлись.

— Так уж и разошлись?

— Ну как сказать… мы вынуждены идти рядом, чтобы противостоять. А дела они начали большие. Да… Переждав бурю, они начали продвигать на самые вершины церкви мужчин, склонных к разврату, желательно противоестественному, к алчности и способных к ярой показной набожности. Это оказалось несложно. Тут подарок или взятка, там помочь в щекотливом деле. И вот уже нужный человек примеряет кардинальскую шапку. Хуже того — он набожен. Напоказ. На деле же… — иезуит махнул рукой. — Курия стала разлагаться на глазах. Это вызвало закономерное раздражение паствы. Чем они и воспользовались, ради чего и старались. Этим несложно было воспользоваться. Даже если бы они просто стояли в стороне — полыхнуло бы. Мне не известно был ли из их рядов тот же Ян Гус, но это и не важно. В таком деле наоборот лучше использовать истово верующего человека, чистого в делах своих перед людьми.

— В темную?

— Да, разумеется. Просто помочь. Дать денег. Свести с нужными людьми… Дальше оно само закрутится. И закрутилось. Тот же Мартин Лютер тоже не был человеком из них. Просто озлобленный продажей индульгенций и лицемерием курии проповедник, которого направили и которому помогли. Исподволь. Как в Эдемском саду. Ведь Лукавый не заставлял Еву есть яблоко с древа познания. Лицемерие, лесть и ложь… они порой бывают очень правдоподобны.

— А эти индульгенции… Святой Престол ведь их давно продавал. Отчего же поначалу на них спокойно реагировали, а потом словно взбесились?

— Так их продавали очень осторожно. А потом очередному Папе захотелось построить блистательный собор, который бы затмил Святую Софию. На это требовались деньги. Много денег. Очень много. Курия же уже в немалой степени разложилась и средства, собираемые через десятину и пожертвования, разворовывались с удивительной наглостью. Вот кто-то Папе и подсказал как найти средства для собора. После чего и началась массовая продажа индульгенций, оголтелая симония[42] и прочие дурные вещи, в том числе и совсем уж открытый разврат все сильнее и сильнее склонявшийся в противоестественные формы. Какое удачное совпадение, да?

— В содомию?

— Да, но не только. Впрочем, я не хочу погружаться в этот вопрос. Мерзко.

— А кто из деятелей реформации точно был из них?

— В основном все те, кто на виду, использовались в темную, чтобы ими не жалко было пожертвовать. Но случались и исключения. Например, Ульрих Цвингли. Он доставал на борьбу со Святым Престолом совершенно невероятные суммы. Играючи. Сто тысяч флоринов? Полмиллиона? Миллион? Больше? Это для него не было проблемой. Вынимал их словно из какого-то чертова сундука и пускал в дело. Через что его и вычислили, а потом и ликвидировали. С тех пор они стали осторожнее.

— Вы плоть от плоти. Знаете, все про их методы. И я не понимаю, почему они до сих пор живы?

— Потому что нам не известно главное — их имена. Кое-кто из их лидеров иногда становится нам известен. Но это не существенно. Потому что они организованы на совершенно ином принципе. У нас строгая иерархия.

— С дублированием управления.

Иезуит улыбнулся, проигнорировав это замечание, и закончил свою фразу:

— А у них — рой.

— Мне показалось, что россыпь маленьких кланов.

— Да, именно так. Только они редко состоят из кровных родственников. Иначе их вычислить было бы слишком легко. Даже по наследству от отца к сыну членство не всегда передается.

— Хм… прямо как мафия…