Призраки

Та просто окаменела от удивления и испуга.

— Дайте… дайте мне этот дневник, — заговорил Аратов замиравшим голосом — и протянул к Анне обе руки. — Дайте мне его… и карточку… у вас, наверное, есть другая — а дневник я вам возвращу… Но мне нужно, нужно…

В его мольбе, в искаженных чертах его лица было что-то до того отчаянное, что оно походило даже на злобу, на страдание… Да он и страдал действительно. Он словно сам не мог предвидеть, что над ним стрясется такая беда, — и раздраженно молил о пощаде, о спасении…

— Дайте, — повторял он.

— Да… вы… вы были влюблены в мою сестру? — проговорила, наконец, Анна.

Аратов продолжал стоять на коленях.

— Я ее всего два раза видел… верьте мне!.. И если бы меня не побуждали причины, которые я сам ни понять, ни изъяснить хорошенько не могу… если б не была надо мною какая-то власть, сильнее меня… я не стал бы вас просить… я бы не приехал сюда. Мне нужно… я должен… ведь вы сами сказали, что я обязан восстановить ее образ!

— И вы не были влюблены в сестру? — спросила Анна вторично.

Аратов не тотчас ответил — и отвернулся слегка, как от боли!

— Ну, да! был! был! Я и теперь влюблен… — воскликнул он с тем же отчаяньем.

Послышались шаги в соседней комнате.

— Встаньте… встаньте… — поспешно промолвила Анна. — К нам матушка идет.

Аратов приподнялся.

— И возьмите дневник и карточку, Бог с вами! Бедная, бедная Катя!.. Но вы дневник мне возвратите, — прибавила она с живостью. — И если вы что напишете, пришлите мне непременно… Слышите?

Появление г-жи Миловидовой избавило Аратова от необходимости отвечать. Он успел, однако, шепнуть:

— Вы ангел! Спасибо! Пришлю все, что напишу…

Г-жа Миловидова спросонья ни о чем не догадалась.

Так Аратов и уехал из Казани с фотографической карточкой в боковом кармане сюртука. Тетрадку он возвратил Анне — но, незаметно для нее, вырезал листик, на котором находились подчеркнутые слова.

На обратном пути в Москву им опять овладело оцепенение. Хоть он и радовался втайне, что добился-таки того, зачем ездил, однако все помышления о Кларе он откладывал до возвращения домой. Он гораздо больше думал о ее сестре Анне. «Вот, — думал он, — чудесное, симпатическое существо! Какое тонкое понимание всего, какое любящее сердце, какое отсутствие эгоизма! И как это у нас в провинции — да еще в такой обстановке — расцветают такие девушки! Она и болезненна, и собой дурна, и не молода, — а какой бы отличной была подругой для порядочного, образованного человека! Вот в кого следовало бы влюбиться!..» Аратов думал так… но по прибытии в Москву дело приняло совсем другой оборот.

XIV

Платонида Ивановна несказанно обрадовалась возвращению своего племянника. Чего-чего она не передумала в его отсутствие! «По меньшей мере, в Сибирь! — шептала она, сидя неподвижно в своей комнатке, — по меньшей мере — на год!» К тому же и кухарка пугала ее, сообщая наивернейшие известия об исчезновении то того, то другого молодого человека по соседству. Совершенная невинность и благонадежность Яши нисколько не успокоивали старушку. «Потому… мало ли что! — фотографией занимается… ну и довольно! Бери его!» И вот ее Яшенька вернулся цел и невредим! Правда, она заметила, что он как будто похужел и в личике осунулся — дело понятное… без призора! — но расспрашивать его об его путешествии не посмела. Спросила за обедом: «А хороший город Казань?» — «Хороший», — отвечал Аратов. «Чай, там все татары живут?» — «Не одни татары». — «А халата оттуда не привез?» — «Нет, не привез». Тем и кончился разговор.