— Ну?
Она взяла его за обе руки. Он почувствовал хорошо знакомый сладкий запах, с которым было связано немало воспоминаний, и у него чуть-чуть закружилась голова.
— Франк, ведь ты еще не поцеловал меня.
Она повернула к нему свое улыбающееся личико, и на мгновенье Франк потянулся к нему, но тотчас же овладел собой и обрадовался, заметив, что остается верным себе. Смеясь и все еще держа ее за руки, он усадил ее на прежнее место к столу.
— Будь хорошей девочкой, — сказал Франк. — Давай пить чай, а тем временем я прочту тебе маленькую лекцию.
— Ты — мне?
— Уверяю тебя, что нет лучшего проповедника, чем раскаявшийся грешник.
— Ты, значит, в самом деле раскаялся?
— Безусловно так. Тебе два куска сахару, да? Ведь это, в сущности, твое дело. Без молока, и как можно крепче — удивляюсь, как при этой привычке у тебя так хорошо сохранился цвет лица. А сохранился он, надо сознаться, прекрасно. Ну, что ты так сердито смотришь на меня?
Ее щеки покраснели, глаза смотрели на него почти со злобою.
— Ты в самом деле изменился, — сказала она, и в голосе ее слышались удивление и досада.
— Ну, конечно. Ведь я женат.
— Чарли Скотт тоже женат.
— Не выдавай Чарли Скотта.
— Мне кажется, я выдаю самое себя. Итак, у тебя нет больше ни капли любви ко мне. А я думала, что ты будешь вечно любить меня.
— Будь же благоразумна, Виолетта.
— Благоразумна! Ненавижу это слово. Мужчины произносят его тогда, когда собираются сделать что-нибудь мерзкое.
— Что же ты хочешь от меня?
— Я хочу, чтобы ты был по-прежнему моим единственным Франком, — только моим. О, Франк, не оставляй меня! Ты ведь знаешь, что я всех променяю на тебя одного. И ты имеешь такое хорошее влияние на меня. Ты представить себе не можешь, как жестока я бываю со всеми другими. Спроси Чарли Скотта. Он скажет тебе. Я так измучилась с тех пор, как потеряла тебя из виду. Не будь же так жесток ко мне! Поцелуй меня!
Снова ее мягкая, теплая ручка коснулась его руки. Он вскочил и зашагал по комнате.