Бро

Тьфу, ты! Изврат какой-то… Да и ни к чему праведника из себя корчить! Прекрасно же помню, как Аленка извивалась подо мною, как стискивала руками и ногами, как кричала, протяжно и сладко…

А-а, не о том думаю, всё одно на уме!

Понять бы, что же произошло тогда с Осокиным и мною, почему, как в песне поется, «время выбрало нас»? Может, намек на разгадку надо искать в микромире? Вдруг, да мы с Марленом в суперпозиции, и между нами что-то вроде квантовой запутанности?

…Резкая боль оборвала мои высокоученые рассужденья — носком кроссовка я со всей дури врезал по пеньку, сойдя в задумчивости с тротуара.

— Ч-черт… — зашипел я, и в глазах потемнело от концентрированной злости… Нет, побагровело. Дрожащий багровый полусвет застил всё кругом.

Мне вдруг стало невыносимо тяжело, всё в мире сдвинулось — и растаяло в тяжелом красном сумраке.

Понедельник, 10 апреля 1967 года. Полдень

Приозерный, улица Ленина

Я ощутил себя сидящим в трясущемся «козлике» — тентованном джипе советской поры. Было неудобно и тесно на заднем сиденье. Моя левая рука бережно прижимала к груди кожаный футляр с фотоаппаратом, а правая крепко вцепилась в поручень. Попахивало бензином и пылью.

— Ты особо-то не спеши, — громко вещал водитель, добродушный дядька в кепке и потерханном пиджачке. В щель между сидений проглядывали его мятые штаны, будто коровой жеванные. — Сам же говорил, до четырех свет яркий, лица выйдут плоскими… как их… засвеченными. Ага… Давай, знаешь, как? Я в половине четвертого тебя заберу, и двинем! А пока в Дубки смотаюсь… Лады?

— Лады, — вытолкнул я, механически повторяя.

— Ну, выходь тогда! — обернулся водила, щеря зубастый рот. — Приехали! Э, э, планшет забыл!

Я подхватил командирский планшет на длинном ремне, и покинул болотного цвета ГАЗ-69 с трафаретной надписью на дверце: «Редакционная». Меня, надо полагать, на обеденный перерыв подбросили.

— Крепче хлопни!

Я хряснул дверцей от души, чуть белые буквы не посыпались.

— Во!

Зафырчав, «козлик» отъехал, подкидывая задком на выбоинах, а я повернулся к дому, у коего меня высадили. Надо полагать, тут Марлен Осокин и прописан. Знать бы еще, в какой квартире… Дом, крашенный бледно-розовой краской, воздвигся в два этажа. Восьмиквартирный. В таком баба Галя жила.

Помахивая «лейкой и блокнотом» я пошагал к подъезду, самому себе напоминая робота. Ноги переставляю, а мыслей нету.

Сказали ждать до полчетвертого — жду. Высадили у дома родного — топаю.

«О, письмена мне в помощь!» — плеснула первая думка в мутном потоке сознания.