Медбрат покачал головой:
– Что мы можем сделать? Ей нельзя помочь. Она безнадежна. – Он умолк и провел ладонью по сложенным простыням, которые держал в руках. – Хотите помочь? У нее в палате есть стул, который всегда пустует. Посидите с ней. Сможете, как думаете?
И он ушел, на прощанье смерив ее назидательным, но вполне дружелюбным взглядом.
Ночью она лежала и смотрела на вращающийся вентилятор под потолком. Она видела тонкую руку поверх ткани, изуродованное тело под вылинявшей простыней, отчетливо видела сидевшую на стуле женщину с окровавленными ногами, которая медленно поднимала голову. Ее захлестнуло прежнее ощущение, будто за ней наблюдают, и это был не родительский взгляд, упрекающий ее за каждое прегрешение, – нет, этот неизвестный следил за ней очень пристально и читал ее самые сокровенные мысли. Она была готова поверить, что та женщина с окровавленными ногами ожидала ее прихода, годами наблюдая за ней, и что Хелен, не убеги она тогда из палаты, увидела бы, как с исхудавшего лица глядят на нее полные страшной любви глаза. Ее вдруг затрясло, несмотря на густую жару манильской ночи. Что делать? Как избавиться от этого чувства, что за ней следят, и даже хуже – что ее взвешивают на весах и приходят к выводу: никуда она не годится? Она снова вспомнила свою прежнюю ничтожную жизнь, бегонии в материнском саду и отца, который постукивал по стеклу висевшего в холле барометра и приговаривал: «Погода опять что надо». И хотя ее возлюбленный лежал совсем рядом, а разлучиться с ним даже на расстояние вытянутой руки казалось невозможным, она подумала:
Утром она разбудила Арнела.
– Хочу сделать доброе дело, – сказала она. – Когда ты пойдешь к Бенджи, я посижу с другой пациенткой. Ее зовут Роза, и у нее никого нет.
– Раз у нее есть ты, значит, у нее есть все, – ответил Арнел. – Будет вечеринка, когда Бенджи выпишут, и мне кажется, что это случится уже скоро. Вчера он смог подняться по ступенькам – ныл при этом всю дорогу, но он у нас всегда был лодырем. С фентанилом вот-вот уже будет покончено, чему я очень рад. Для воришки я простоват.
Прошло два дня. Хелен чувствовала, что ее преследуют. Она приходила в офис БФК, писала письма, заполняла документы и все время слышала, как тонкая рука яростно скребет по тонкой простыне; укачивая на коленях ребенка из ясельной группы, в мутной послеполуденной жаре она вдруг чувствовала тревожный холодок, какой пробегает по спине человека, который знает, что за ним наблюдают. Хелен понимала только одно: она не сумела, не справилась. Она увидела несчастную женщину – и, сама будучи женщиной и зная, что подобное несчастье могло случиться и с ней, все-таки сбежала.
Впрочем, это не поздно исправить. Вечером, собираясь в больницу, она нарвала букет розовой бугенвиллеи, увивавшей стену общежития БФК, и взяла две бутылки чая со льдом. Посмотрев, как вечно недовольный Бенджи вытягивает руку и ждет, когда на нее прилепят фентаниловый пластырь, Хелен двинулась по темному коридору в тайной надежде снова встретить медбрата, чтобы он стал свидетелем ее добродетельного поступка, и на мгновение замерла в пустом дверном проеме. Кровавый отпечаток пятки уже стерся. Хелен подошла к кровати женщины, стараясь не шуметь, – вдруг она спит. Темная голова на подушке повернулась к ней. На изуродованном лице блестели огромные влажные глаза.
– Роза? – позвала Хелен, садясь на шаткую табуретку возле кровати. – Роза?
Женщина моргнула. Из-под опущенных век выкатились слезы.
– Я Хелен. – Она положила цветы на постель. – Хелен Франклин, – добавила она и дотронулась до лежавшей на простыне руки. Женщина издала чуть слышный стон, но не от боли, а (как подумала Хелен) от изумления и едва ли не от удовольствия.
– Я не американка, – сказала Хелен. – Все принимают меня за американку. Вообще, мне должно быть все равно, но мне это не нравится.
Женщина снова моргнула, и Хелен продолжала – весело и беспечно, как беседовала бы с незнакомкой на перроне, коротая время в ожидании опаздывающего поезда:
– Я здесь уже три месяца. Иногда меня тянет домой, иногда хочется остаться.
Женщина закрыла глаза и потерла бедро.
– Я знаю про вас, – сказала Хелен. – Знаю, что произошло. В жизни не слышала более страшной истории. Вам становится легче, когда вам так говорят?
Работавший за окном садовник включил радио, и заиграла музыка. Роза продолжала скрести ногу, пытаясь добраться до какого-то места, куда ее рука не дотягивалась.
– Медбрат мне говорил, что вам нельзя чесаться, – заметила Хелен. – Так вы себе не поможете, а только навредите.