Авинов подумал.
— Свердлов будет счастлив устроить вам торжественные похороны, Владимир Ильич, — сказал он, выбирая слова. — Но я бы не ждал ещё одного покушения, по крайней мере в ближайшие дни. Пока вы здесь, под негласным наблюдением и бдительной охраной, «Кожаному» бояться нечего. Полагаю-с, Яков Михайлович сейчас сильно занят, вербуя сторонников. Он доказывает партии, что справляется со всеми делами и без вас…
— А потом?
— А потом — суп с котом. Или с ядом-с.
— Меня могут отравить?
— Стрельбы точно не будет — отравят либо «перепутают» лекарства.
Ленин закудахтал, сгибаясь в кресле.
— А я… А я… — еле выговорил он, душимый хаханьками. — А я щи да кашу провегять стану! На Наденьке! И… и чай!
Мучимый припадком нервного смеха, Ильич изнемог. Откинувшись на мякоть кресла, он дрожащей рукой отёр потный лоб.
— М-да, плохо, очень плохо, — глухо проговорил он, — архиплохо…
— Ложились бы вы спать, Владимир Ильич.
Дверь неожиданно отворилась, и в комнату робко заглянула Крупская — некрасивая, худосочная, глаза навыкате. Рыба.[99]
— Володенька, — проблеяла она испуганно, — кто это?
— Свои это! — нетерпеливо откликнулся Ленин.
— А ты почему не спишь? Поздно уже…
— Ложусь я, ложусь, ступай!
Было заметно, что жена являлась для Владимира Ильича сильнейшим раздражителем. И более всего выводила его вот эта слезливая доброта Надежды Константиновны, воистину рабская покорность, смиренное непротивление. Крупская ни разу не сказала худого слова супругу, хоть и было за что бранить. Даже когда её «Володенька» спутался с Инессой Арманд, она не закатила скандал, бушуя от ревности, не попыталась выцарапать глаза изменщику, а кротко уступила. Любовь зла…
— Завтра сюда прибудет надёжный человек, — сообщил Авинов приглушённым голосом.
— Кто именно? — требовательно спросил Ленин.
— Тер-Петросян.[100]